сквозь зубы.
Он фыркает.
– Забавно это слышать от тебя. Учитывая, откуда ты сама.
«Из квартиры-студии в триста квадратных футов с шумным туалетом», – хочу я сказать, но знаю, что он говорит не обо мне.
Наша процессия движется по улице, лошади скачут рядом, а их наездники готовы спрыгнуть при первых же признаках опасности. Эти бедняки не ищут ничего, кроме помощи. В их измученных глазах отражаются страх и замешательство, когда мы приветствуем их.
У некоторых из них я слышу хриплый кашель, который никогда не проходит. Они напоминают мне тех бедняков, что я знала в Нью-Йорке. Общину, охранявшую свои скудные пожитки и присматривавшую за соседями. Они двигались медленно, прихрамывая, сгорбившись – то ли от физической боли, то ли просто от усталости, ведь они столько лет несли тяжелую ношу этой уличной жизни. У многих отсутствовали конечности.
Эти трущобы полны людей, которые когда-то были рабами Нетленных. Я вижу шрамы в их ушах, дыры, уже не способные зарасти, после стольких лет ношения металлических клипс. У некоторых поврежден хрящ, словно клипса была слишком тугой и врезалась в плоть. У других же отсутствуют целые куски уха: должно быть, клипсу просто сорвали. Эти люди прячутся за шарфами и шапками, словно боятся, что их разоблачат.
А я лишь улыбаюсь и сую им в руки по две монеты вместо одной, поскольку их существование, вероятно, было настолько мрачным, что они покалечили себя. Но возникает вопрос – от чего же они бежали? Что пережили эти бедняги?
К тому времени, как мы достигаем конца дороги и деньги заканчиваются, у меня на душе становится одновременно легко и тяжело. Мрачность бытия этих людей трогает меня до глубины души.
Зандер помогает мне сесть обратно в седло, а сам устраивается позади.
– Тебе понравилось, – говорит он с недоумением.
Это не вопрос.
– Я не думаю, что «понравилось» – подходящее слово. – Это было удручающе. Дома я не могла пройти мимо бездомного на улице, не покопавшись в сумочке в поисках мелочи или нескольких долларовых купюр. Этого всегда недостаточно. – Мы можем сделать это снова?
Зандер берет поводья у Элисэфа, и лошади снова пускаются ровным галопом. Приказ Боза пронизан его стремлением поскорее сбежать от этих бедняков.
– Мы не опустошаем королевскую казну ради трущоб, если ты об этом спрашиваешь.
Сколько у него мешков с монетами? Возможно, с моей новообретенной свободой я смогу отыскать дорожку к королевским сундукам. Мне бы очень хотелось лишить Его Высочества части богатств, прежде чем я уберусь отсюда подальше.
– Что с этими трущобами?
Кроме того, что они набиты старыми, больными бывшими рабами, которые выглядят так, словно хотят умереть.
– Туда отправляют многих смертных, когда те теряют свою ценность для Илора.
– Теряют ценность… – эхом повторяю я, пока обдумываю эти слова, вызывающие во мне отвращение.
– Корона предоставляет им эти кварталы у реки, а они платят нам небольшую мзду за привилегию жить в пределах городских стен.
– Привилегию.
– Ты будешь повторять все, что я говорю?
– Я просто пытаюсь понять.
По сути, это своеобразная жилищная программа для пожилых людей-рабов, от которых Илор отказался, только вот она немногим лучше картонных коробок.
Он что, гордится этим?
– Думаешь, нам не стоит делать это для них? – Зандер делает паузу. – Некоторых при дворе это не тревожит. Они говорят, что бедняки истощают наши ресурсы и что лучше было бы избавить их от страданий.
– Возможно, кому-то из твоего двора пора на площадь для казни, – гневно отвечаю я.
В этом мире под термин «потерянной ценности» попал бы мой отец. Эти илорианцы относятся к подобным людям не лучше, чем к хромым лошадям или дойным коровам, не способным больше давать молоко.
Краем глаза я замечаю, как брови Элисэфа взлетают вверх. Могу только воображать, какое сейчас выражение лица у Зандера.
– Какое тебе дело до того, что происходит со смертными?
Потому что я и сама такая.
Мне известно, что я должна молчать, но не могу. Я жила в нищете и столько раз видела, как меры, созданные для помощи людям, подводили их, когда те были буквально на дне. Сейчас я впервые нахожусь рядом с человеком, по-настоящему способным что-то изменить.
– Они все годы служили тебе, а теперь, когда состарились и побиты жизнью, ты загоняешь их в это убожество и похлопываешь себя по головке за свою благосклонность? Нет, я этого не одобряю. Я думаю, тебе следует делать больше. Они люди, даже если им больше нельзя найти применения. Они не уступают твоему виду.
Мои чувства выплескиваются наружу, словно волна, сметающая все на своем пути.
Мгновение Зандер молчит.
– Знаешь ли ты, что преступное прекращение жизни любого смертного илорианца, независимо от возраста или его способностей, карается смертной казнью? Этот закон издал мой отец, и я намерен соблюдать его бескомпромиссно.
– Человек сохраняет жизнь собаке, однако по-прежнему держит ее в клетке.
– И чего ты хочешь от меня? Что еще мне сделать для этих людей?
– Как насчет того, чтобы не порабощать их?
– Прекрасно, я просто щелкну пальцами и изменю весь Илор. Мышление и быт всех его обитателей. – В его голосе слышится любопытство.
– Разве ты не король? – язвительно заявляю я, однако и сама понимаю, что это не так просто сделать. – Ну, не знаю. Может, начнешь с того, что расплавишь один из тысяч золотых столбов и присмотришь этим людям дома получше? За городом, в деревне? Я знаю, то место существует. Я видела его вдалеке со своего балкона.
– И снова наша принцесса, выросшая во дворце из драгоценных камней, говорит о золоте.
– Я ничего такого не помню.
– Как удобно, – протягивает он. – Кроме того, этим людям намного безопаснее находиться под защитой наших стен, чем снаружи.
– Похоже, им нужна защита от кого-то из твоего двора.
На это он ничего не говорит.
Процессия поворачивает направо, в сторону от трущоб и в гору, и я понимаю, что мы возвращаемся к замку. В тот момент, когда мы сворачиваем на тихую улицу, подальше от зрителей, Зандер отпускает мою талию и отстраняется.
Обратный путь проходит тихо, если не считать цоканья лошадиных копыт, и я чувствую облегчение. Когда мы достигаем конюшен, тот же самый мальчишка-конюх мчится к нам с табуреткой-стремянкой. Зандер спешивается первым, протягивая мне руку, чтобы помочь спуститься.
Я ожидаю, что он отпустит меня, как только мои туфли коснутся земли, но он притягивает меня к себе. Движение настолько неожиданное, что я спотыкаюсь и падаю на него, ладонь приземляется ему на грудь. Он легко удерживает меня в равновесии, придерживая рукой за талию.
