Вдруг Теаген вздрогнул, словно одержимый, и вскочил, насколько это позволяли его оковы.
– Будьте милостивы, боги! – вскричал он. – Ведь и я, припоминая, становлюсь поэтом: подобным же вещателем дан и мне оракул (был ли то Каласирид или бог, принявший облик Каласирида), гласящий, кажется, вот что:
С девою вместе в страну эфиопов, конечно, прибудешь,Бремя Арсаки оков сбросишь, лишь встанет рассвет.
Я догадываюсь, какое отношение имеет этот оракул ко мне: под страной эфиопов, очевидно, разумеется подземная страна почивших. «С девою вместе» – то есть я буду впредь вместе с Персефоною. «Сбросить оковы» – это значит покинуть тело, уйти отсюда. Но что означает твое изречение, так странно составленное из соединении противоположностей? Камень назван «пантарбом», очевидно, он всех страшится, между тем совет призывает не бояться костра.
А Хариклея на это:
– Сладчайший Теаген, привычка к бедствиям заставляет тебя все толковать в худую сторону. Человек любит основывать свое мнение на том, что ему выпадает на долю. Мне кажется, что эти вещания предсказывают мне нечто лучшее, чем ты думаешь. Дева – это, быть может, я; а с ней возвещено тебе прибыть на мою родину – Эфиопию, избежав Арсаки и оков Арсаки. Как это может случиться – для нас это хоть и неясно, но и не невероятно. Но для богов это осуществимо, они позаботятся, раз от них исходило вещание. Относительно меня прорицание, как ты знаешь, уже исполнилось по воле богов. Вот я до сих пор жива, хотя ты совершенно отчаялся меня видеть. Когда я брала с собой мой спасительный камень, я этого не знала. Но теперь я, конечно, понимаю: ведь те вещи, которые должны были служить приметами, когда в младенчестве меня бросили родители, я и ранее всегда старалась носить при себе, тем более тогда, когда должен был свершиться приговор надо мною и я ожидала смертного своего часа. Я повязала их тайно у себя на животе: если бы мне суждено было остаться в живых, эти вещи дали бы мне необходимые средства к жизни. А если бы со мной что-нибудь случилось, они стали бы моим последним, погребальным убором. Среди них есть, Теаген, драгоценные ожерелья из редких камней, индийских и эфиопских, есть там и перстень – свадебный дар моего отца моей матери – с камнем, называемым пантарбом, вставленным в оправу. Священные буквы вырезаны на нем, и полон он, очевидно, божественной тайны, дарующей, догадываюсь я, этому камню силу отгонять огонь, а обладателям его оставаться невредимыми среди пламени. Вот что случайно спасло меня по воле богов. Об этом догадываюсь я и заключаю из слов, которые нередко повторял божественнейший Каласирид. Об этом узнал он из письмен, начертанных на повязке, некогда брошенной вместе со мной, которую теперь ношу я у себя на животе.
– Все это более чем вероятно, да и подтверждается на деле, – отвечал Теаген, – но для опасностей, ожидающих нас завтра, какой другой найдется камень пантарб? Ведь он не обещает бессмертия, – о, если бы он мог это сделать! – хотя и предохраняет от огня. Между тем мстительная Арсака, как можно предполагать, измышляет сейчас какой-нибудь иной, небывалый вид казни. Если бы она нас принудила умереть вместе, одной смертью, в один час – это я не считал бы кончиною, но избавлением от всех бед.
А Хариклея на это:
– Мужайся. Есть у нас и другой камень пантарб – это вещания, данные нам. Доверившись богам, мы, быть может, спасемся сладостно или же, если будет нужно, пострадаем благостно.
Так они меж собой толковали и то рыдали, заверяя каждый другого, что по нему всего более он скорбит и терзается, то последние обеты друг другу давали: пребыть верными в любви до смерти, то богов и свою судьбу заклинали, – так провели Теаген и Хариклея эту ночь.
Между тем Багоас и бывшие с ним пятьдесят всадников, глубокой ночью, когда все уже было объято сном, прибыли в Мемфис, в тишине разбудили стражу у ворот города, сказали, кто они такие, и стража узнала их. Тогда стремительно направились они сразу же ко дворцу сатрапа. Там Багоас расставил всадников кругом дворца, чтобы те были наготове в случае сопротивления, а сам вошел во дворец по какому-то боковому ходу, неизвестному для большинства. Едва державшиеся двери взломал он легко, назвал себя жившему там слуге, приказал молчать и поспешил к Евфрату: расположение дворца он хорошо знал на опыте, да и луна тогда немного светила. Он застал Евфрата в постели и разбудил его. Тот встревоженный закричал:
– Кто это?
– Это я, – отвечал Багоас, – однако вели принести свет.
Евфрат подозвал кого-то из числа приставленных к нему слуг и велел зажечь светильник, но так, чтобы все остальные слуги не проснулись. Когда слуга пришел, поставил светильник на подставку и удалился, Евфрат стал говорить так:
– Какое новое бедствие возвещает этот твой внезапный и неожиданный приход?
– Не надо многих слов, – отвечал Багоас, – возьми и прочти это письмо. Но сперва обрати внимание на знак печати. Поверь, что это приказание Ороондата, и исполни его предписание. Ночь и быстрота будут твоими союзниками, если ты ими воспользуешься, они помогут тебе все сделать втайне. Выгодно ли передать эти предписания Арсаке – сам решай.
И вот Евфрат, взяв письмо, прочел их.
– Арсака, – сказал он, – подымет вопль, да и сейчас она дошла до крайности: со вчерашнего дня ее охватила горячка, словно богами ниспосланная. Острый жар объял ее и до сих пор не выпускает, мало надежды, что она останется в живых. Я не дал бы ей этих писем, даже если бы она была здорова: она скорее умрет сама и нас погубит, чем выдаст по доброй воле эту молодую чету. Знай, что ты пришел вовремя. Возьми этих чужестранцев и уведи их, поспеши оказать им последнюю помощь. Жаль их, бедных, несчастных, испытавших тысячи оскорблений и мук; но я не виноват: я исполнял приказание Арсаки. Видимо, они благородного происхождения и вполне целомудренны, как это доказали мне и испытания и их поступки.
С этими словами Евфрат повел Багоаса в темницу.
Багоас, увидев молодых людей, хотя и в оковах и уже истощенных пытками, был поражен их ростом и красотою.
Они как раз ожидали, что Багоас придет за ними еще до рассвета, чтобы повести их на смерть, поэтому немного взволновались. Но затем, воспрянув, со слезами радости на очах, уже откинув все заботы, с великим веселием предстали пред пришедшим. Евфрат уже приближался и протянул руки, чтобы освободить их от оков. Тогда Теаген воскликнул:
– Так, так, мстительная Арсака! Ночью, во мраке, думает она скрыть свои безбожные деяния. Но страшно око правосудия: оно обличает тайные преступления и выводит на свет безбожие. А вы исполняйте, что вам приказано. Огнем ли, водою ли, мечом ли решено нас казнить, все же дайте нам умереть одною и той же смертью.
Молила об этом же и Хариклея.
Евнухи прослезились, молча внимая этим речам, и в оковах увели узников прочь.
Лишь только они очутились вне дворца, Евфрат остановился. А Багоас и всадники, облегчив молодых людей от многочисленных оков и оставив лишь те, что не были мучительны, но необходимы для охраны, посадили Теагена и Хариклею на коней, окружив их со всех сторон, и поскакали как можно быстрее в Фивы.
Без остановок мчались они весь остаток ночи и следующий день, до третьего часа, нигде не разгибая колен. Наконец зной солнечных лучей стал невыносим, как это бывает летом в Египте. Мучимые без сна проведенной ночью, а еще более потому, что увидели, как Хариклея почти лишилась чувств от беспрерывной скачки, они решили где-нибудь остановиться, отдохнуть самим, да и коням дать передохнуть, а девушке прийти в себя.
Высоко над Нилом был утес, где, разбиваясь о него, вода отклонялась от прямого пути и образовывала в изгибе полукруг. И с той и с другой стороны текла река, описывая как бы какой-то залив на материке. Все было покрыто обильной муравой, так как все омывалось водами. Свежая трава и обильная растительность давали естественное пастбище. Разросшиеся персиковые деревья, смоковницы и все, что растет на берегах Нила, осеняли этот луг. Здесь-то вот и остановился Багоас со своими спутниками, в тени деревьев вместо палатки, сам вкусил пищи и дал вкусить Теагену и Хариклее. Но они отталкивали еду, говоря, что лишнее есть тем, кто сейчас должен умереть. На это Багоас отвечал, ручаясь, что не будет ничего подобного, и сообщил, что не на смерть он их везет, а к Ороондату.
Полуденный зной сникал, солнце уже не стояло над головой, а косо бросало свои ущербные лучи, и Багоас стал собираться в путь. Вдруг прискакал какой-то всадник во весь опор, задыхаясь и с трудом сдерживая покрытого потом коня. Сказав что-то Багоасу наедине, он пошел отдыхать. Багоас на мгновение поник головою, вероятно обдумывая это известие.
– Чужестранцы, – воскликнул он, – мужайтесь. Правосудие постигло вашего врага: умерла Арсака. Удавилась она в петле, лишь только узнала о нашем с вами побеге. Она предпочла сама принять неизбежную смерть, ведь не могла она миновать возмездия Ороондата или царя: ей суждено было или претерпеть казнь, или же во всяческом позоре влачить остаток жизни. Вот что сообщает через гонца Евфрат. Поэтому еще более мужайтесь, не падайте духом: вы ни в чем не повинны, как я достоверно узнал, а вашей обидчицы уже нет.
