Зерно, найденное в египетских пирамидах и сохранившее живую силу ростка несколько тысяч лет, повело ту же мысль в другую сторону. Почему не может быть такой сильной птицы, которая способна была бы одна поднимать человека и даже нескольких? В горах Тибета, куда еще не ступала нога европейца, где-нибудь водится такая птица, вдесятеро больше страуса, слон в царстве пернатых. А может быть, именно сохранилась пара яиц, случайно открытая, выложенная на солнце и произведшая двух цыплят-родоначальников. Но нет, это долго. Десятилетия, века должны пройти прежде разведения этих колоссов пернатого мира. Пропорционально росту потребуется и долгий период возрастания: слон живет двести лет, не менее должна жить и также медленно расти эта птица-исполин. Нет, там, в горах, живет племя, неведомое миру, как неведомы были миру монголы, кочевавшие в степях. Как монголы вылетели нежданно из своих степей и заполонили полмира, так поднялось это племя и поведало о себе. Воображение долго услаждалось видом этих невиданных птиц, которых наряд так же изящен, как необыкновенна сила и изумителен ум.
Разноцветные, блестящие перья, гребень как у петуха, широкие и высокие ноги. Издали эти необыкновенные создания можно принять по росту за верблюдов; бег их так же скор, как легок полет; длинные правильные перья у крыльев служат вместе и подпорками, которыми для ног облегчается бег. Никакой скакун, никакой паровоз не сравнится с ними в быстроте бега, совершаемого, когда нужно, с прискоком. Никаким войском, никаким орудием они неодолимы: гранатные осколки отскакивают от их упругого оперения, не плоше, чем пули от крокодиловой или слоновой шкуры. Живо представляется строй этих красавцев мироздания: владеющий ими получал значение и силу рыцаря Средних веков, которому неуязвимая броня обращала в рабов безоружное население виленов… Я беспокоился, какому народу могло попасть в руки такое орудие силы, и изобретал походы, после которых в конце доставалось оно, после тяжелой борьбы, не испанцам, как Америка, не англичанам, как теперешние моря, а русским. Какое наблюдение над яйцами этих гигантов, какой долгий процесс несения яиц, какой внимательный выбор пищи для них! А они, как воздушные верблюды, наедаются и напиваются надолго; они могут от обеда до обеда обогнуть земной шар. Они способны лететь с быстротой пущенной пули. Но зачем? Такая быстрота и не нужна, разве в особенных случаях.
Отправлялся я на этих воздушных носителях, и помню, первая моя экспедиция была на полюсы. Они не исследованы; на картах пустые места. Я пролетал этими мертвыми пространствами, где вид изнемогал от однообразия серо-беловатых гор, освещаемых, смотря по времени года, то северным сиянием, то не закатывающимся солнцем. А почему не быть на полюсах жизни? А может быть, там, за льдами, остров, и притом вечно зеленеющий, с вулканическою почвой, где, как около Геклы, никогда не замерзает, благодаря вечному подземному теплу. И создавался целый народ, целое общество с обычаями, от нас далекими, вроде японских или древнемексиканских. Воображение перескакивало к нашей Лапландии, и ум задавался вопросом: почему бы здесь не быть такой вулканической почве? Этот край, подобно теплице, произращает, назло географической широте, тропические плоды, и земля не уступает в плодородии Нильским берегам.
От воздушных великанов воображение обращалось к земным великанам из четвероногих. Не довольствуясь слонами, пыталось воспроизвести допотопных зверей, придумать таких, которых и наука не открыла. И как по морю совершается правильное сообщение на чудах-кораблях, так движутся по сухопутным дорогам в той же размеренной правильности слоны-гиганты, с силой и быстротой необыкновенными. Их путь опоясывает земной шар, дополняя воздушные сообщения.
Сколько знакомого напомнилось мне, когда начали выходить романы Жюля Верна! Многое, не то самое, но подобное, пережито мною начиная с десятилетнего возраста. Летал и я на Луну, но предпочитал другие светила: то ближайшие планеты вроде Марса и Венеры, то создавал нового Земле спутника. Попалась на глаза чья-то догадка, что Луна, может быть, есть отрывок той части Земного шара, которая теперь покрыта Великим океаном; у меня составился план нового отторжения от Земли. Сибирские тундры или степь Гоби негодны; жалеть их нечего; они оторвались, образовали планету. Я пустился в приблизительные исчисления, как велик будет новый шар и сколько будет хода кругом. Я представил себе карту этого шара, на который вместе с отлетом его от Земли попало и несколько живых существ, сотни, тысячи, может быть и сотни тысяч. Я начинал с ними историю их культуры, переживал Робинзона в новом издании; чувствовал беспокойство от слишком коротких дней, от ночей, которые оказывались чересчур ясными при освещении, получаемом помимо Луны еще и от Земли. Я щурился и зажмуривал глаза, когда задумывался об этом, как будто и в самом деле лечу в звездном пространстве на одном из тех тел, которые называются падающими звездами.
Жюль Верн пользуется фантастическими описаниями, чтобы сообщить научные сведения. У меня происходило наоборот: мечты понуждали к добыванию научных сведений. Чтобы дополнить какую-нибудь неясную подробность в моем фантастическом создании, я обращался к книгам и спрашивал у них, какие физические способы представляются к тому, например, чтобы корабль мог опускаться на дно, не задутая пассажиров, и какою сравнительною плотностью и упругостью обладают тела. Где только можно было, я вычитывал палеонтологические сведения, для того чтобы создать своих птиц-гигантов и слонов-великанов или воссоздавать грифов, с которыми я тоже жил некоторое время. Забота о размещении рода человеческого, о средствах, представлявшихся новым Робинзонам, повели к изучению плодородия вообще. По сту раз я срывал колосья зерновых хлебов, пересчитывал, выводил средние числа, поражался и скорбел, как при пятидесяти и более зернах колоса, при нескольких притом колосьях из одного зерна, урожай не достигает даже десяти, пожалуй, пяти. Я придумывал преувеличенно интенсивное хозяйство, истощался в изобретении средств дать почве высшее плодородие, принуждать ее давать даже четыре жатвы в год, как в некоторых местах, произращать хлебные зерна, величиной не уступающие финику, и это приводило к самому внимательному чтению сельскохозяйственных книг и статей, к просьбам о том, чтоб их достали.
Читывал я о действии хашиша. Мои фантастические построения были именно тем состоянием, которое производит хашиш, но только без потери будничного сознания. Приятное и желаемое воображением возводилось в грандиозные размеры, иногда выраставшие до уродливости, которою я начинал тяготиться, и бросал, утомленный, переходя к другому роду занятий.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
