Итак, ждать от Колотова денег Римме Васильевне не приходилось. Ввести ее в тщательно подбираемый штат гольф-клуба и тем самым оставить жить в привычных санаторных условиях Сам тоже не мог — Римма Васильевна не отличалась ни спортивными навыками, ни юной привлекательностью, ни особой длиной ног. Зато Сергей Ильич имел заметное влияние на нетского губернатора, тоже молодого и очень гуманного и тот включил Римму Васильевну в список жильцов нового дома, строящегося местными властями специально для жертв стихийных бедствий и межэтнических конфликтов. В августе, в День города, Римма Васильевна въехала в новую квартиру. Она была счастлива, однако не представляла, как, не пережив ничего из ряда вон ужасающего, она посмотрит в глаза своим соседям-страдальцам. “Влезла по блату”, — с презрением подумают о ней страдальцы и будут правы.
Заселение дома показало, что единственным его жильцом, всерьез пострадавшим от каких бы то ни было конфликтов, является охромевший Джинджер. Соседями Риммы Васильевны и четвероногого инвалида стали в основном молодожены от династических браков внутри губернской администрации, несколько опостылевших жен и любимых племянниц того же высокого происхождения, две тещи главного архитектора города и председательница областного фонда поддержки жертв стихийных бедствий “Помоги!” Председательница, крупная женщина с совершено исчезнувшими следами редкой красоты, память о которой хранили многие руководители со стажем, еще недавно трудилась в топливно-сырьевом комитете нетской администрации. Но что-то там она неловко проделала с топливом и сырьем, и ей пришлось от греха переключиться на поддержку жертв.
Римма Васильевна перебралась на новую квартиру вместе со своей санаторной кроватью, сервизом “Общепит” и картиной Панарицкого. Первое время она чувствовала себя неуютно, не видя больше вокруг себя берез, сосен и полевых цветов, а видя, наоборот, требовательные лица высокопоставленных тещ. Но через сорок три дня после переезда она получила от дочери Верочки сообщение, что та наконец решилась бросить своего алкаша на острове Кунашир и переехать к ней. Римма Васильевна воспряла духом. Она и ждать не могла такого счастья, и теперь впереди у нее предвиделись только радости. Если только, конечно, не увяжется за Верочкой ее алкаш.
Хотя заказное убийство мясного магната Малиновского было успешно раскрыто, и имя мясного магната Дунина при этом не упоминалось, последний вдруг исчез из города. Свои мясокомбинаты он уступил известной нефтяной компании, а сам будто в воздухе растворился. Некоторые якобы видели его в Москве, некоторые в Нидерландах, а некоторые — в Греции, где он не только не бросался в глаза, как в Нетске, своей субтропической смуглостью, а наоборот, отлично сливался с местной загорелой толпой. И фамилия была у него теперь исконно греческая, и одевался он исключительно в легкие шорты. Один турист из Нетска видел его в антикварном магазине на острове Лесбос именно в таком греческом камуфляже и клялся потом Елене Ивановне Рычковой, что Дунин его узнал, попросил на память подборку открыток с видами Нетска, и горькая ностальгическая слеза скатилась по его сургучно-смуглой щеке. Став греком, Дунин перестал быть клиентом “Грунда”, но репутация солидной фирмы не пошатнулась, и все там осталось по-старому. Даже Кирилл Смоковник не успел передвинуться из креативно-стратегического отдела в более высокие сферы. А вот Клавдия Сидорова все-таки вышла замуж за своего юношу, покалечившегося на горных лыжах. Елена Ивановна уверяла, что ей даже удалось глянуть на свадебную фотографию. Бракосочетание происходило, по ее словам, под какими-то готическими сводами в Тироле, в присутствии подданного Люксембурга Иванова, которого Елена Ивановна сразу узнала по покатым плечам, скрытым пиджаком от хорошего дизайнера. Клавдия была в белом, полупрозрачном, нежном, вся осыпанная белыми лилиями, а безумно счастливый жених — во фраке и нескольких гипсах. Брак скрепляли католический патер в красном кушаке и завернутый в оранжевые простыни буддийский монах.
Жизнь Вики Царевой тоже переменилась, хотя и не так экзотически. Когда бандитский джип, в котором она ехала с Юрием Петровичем Гузыниным, перевернулся и медленно скатился в овраг, оба они сначала ждали взрыва, который был неминуем, если судить по многочисленным фильмам из жизни роскошных машин. Взрыва почему-то не было. Юрий Петрович очень долго не мог прийти в себя после полета вверх тормашками. Все у него в голове перепуталось, а когда улеглось, он по-прежнему шевелился, потому что не хотел тревожить Вику, придавившую его к дверце и рулю и нежно прижавшую губы к его губам. Он боялся, что когда они покинут тесную кабину, и вместо райских ароматов полузадушенной их падением лелии дохнет хвоей и утренним холодом, Вика снова будет толкаться и обзываться. И никогда, никогда больше не повторятся ни внезапные поцелуи, ни небывалое счастье! Однако вечно лежать в неудобной позе вниз головой не представлялось возможным. Машина бандитов, к счастью, оказалась настолько могучей и приспособленной к любым передрягам, что даже дверцу ее при падении не заклинило. Юрий Петрович эту дверцу приоткрыл и высунулся наружу, как из люка подводной лодки. Выяснилось, что машина лежит на боку на коврово-хвойном дне глубокого оврага. Его крутизна была некогда со стороны дороги отмечена соответствующим знаком и обрамлена бетонными полосатыми столбиками. И столбики, и знак дряхлицынцы вырыли и как-то приспособили к делу на своих подворьях. Теперь края оврага были черны, дики, высоко вверху над ними темнел лес, и Юрию Петровичу казалось, что сосны то заглядывают вниз, то отшатываются от неприглядного зрелища, каким была для этих мест поверженная разбойничья колесница. Юрий Петрович вылез из машины и с трудом вытащил на воздух Вику. Она не стала ни отбиваться, ни корить его тем, что его фамилия происходит от слово гузно. Она только приникла к его боку, и они медленно, петляя и спотыкаясь, побрели по дну оврага, причем совсем не в ту сторону, в какую им было нужно. Они не в силах были ориентироваться по звездам, по замшелости камней и форме сосновых крон. Они позабыли даже, что солнце встает — а оно уже вставало — на востоке. Они отошли так на некоторое расстояние от места аварии и слили в бессмысленном полуобморочном поцелуе чумазые лица. По всем законам хотя бы теперь брошенный ими джип должен был наконец взорваться. С оглушительным грохотом. Долго в небе должны бы клубиться колоссальные оранжевые пузыри пламени, на фоне которых летали бы, кувыркались и падали бесчисленные запчасти. Но так красиво бывает только в кино. На самом деле ничего подобного не произошло. Джип остался себе лежать на дне оврага, нарядно поблескивая. И тишина не кончалась, бархатная и невозможная, только все работал, стучал далеко в Дряхлицыне какой-то сумасшедший движок.
Настоящим был поцелуй. Они поженились вскоре. Вика выходила за Юрия Петровича по горячей любви, но он, как ни был счастлив, все-таки в глубине души полагал, что чудесной перемене в своей судьбе он обязан сильному удару головой о дверцу и еще обо что-то твердое, который Вика получила, когда они летели с обрыва. Это перевернуло многие ее представления о жизни. Сама она отрицала, что удар по затылку мог иметь значительные последствия. Нет, она ни при каких обстоятельствах не теряла головы и присутствия духа! Она всегда ценила Юрия Петровича! А его былую преданность недостойной Лариске извиняла теперь тем, что он просто умеет любить. Должен он был любить кого-то, пока не встретил ее!
Надо сказать, что Сергей Ильич Колотов сразу после апрельского кошмара в “Картонажнике” расторг контракт со “Спортсервисом”. Хотя официальный итог случившегося выглядел совсем иначе, Сам знал, что именно шашни сотрудника этой фирмы привели к таким плачевным последствиям и едва не скомпрометировали доброе имя гольф-центра. Все оздоравливающие чудеса сюда поставила совсем другая, недружественная “Спортсервису” организация. Честный, добрый Пашка очень переживал оттого, что подвел свою фирму и Эдьку Эразмова. Он сгоряча даже хотел порвать с Лариской, но не смог, потому что Лариска вовсе не желала с ним порывать. Ее всепоглощающая любовь разрослась до таких пределов, что она даже согласилась оставить Антона на попечение Юрия Петровича и передать все заботы о ребенке ему и Вике. Временно, разумеется. Не порвав с Лариской и нагадив Эразмову и фирме, Пашка больше не мог оставаться в “Спортсервисе”. Ему и намекнули об этом, зная, что он не слишком догадлив. В июле влюбленные выехали, как и сбирались, к морю. Но о Карском ли именно море они мечтали? Зачем-то они отправились в Дудинку и там попытались открыть фирму по продаже продвинутых спортпринадлежностей. Позже, встретив на улице Вику, бывший саночник Витька Борунин поведал ей, что не очень заладилось в Дудинке со спортпринадлежностями, и Пашке с Лариской приходится приторговывать сигаретами и пивом. Вика выслушала это сообщение очень равнодушно и нисколько при этом не притворялась. После всех своих мытарств и особенно после аварии в овраге она почему-то плохо помнила Пашку, и даже его лицо рисовалось в ее воображении не живым, подвижным, телесным, а в виде известной фотографии десятилетней давности, испещренной теми черненькими точками, из каких состоят газетные снимки. Куда девались прежние воспоминания и прежняя любовь, она не знала, но прошлое прошло, а новая любовь всегда кажется единственной и давно обещанной. Такое всегда берется ниоткуда, ниспосылается небесами и устраивается судьбой с помощью самых хитроумных и невероятных уловок, которое, когда встречаются, выглядят очень простыми и очевидными. Так, случайности и совпадения, и ничего больше. Зато после диву даешься. Теперь Вика часто об этом думала. Голова пойдет кругом без всяких ударов по затылку и кувырканий в овраг, считала она, если представить, сколько непредвиденных событий, и ужасных, и нелепых, должно было произойти, чтобы встретились и поняли, зачем они встретились, люди, ранее даже не подозревавшие о существовании друг друга. Только разве не для этого все в мире и устроено?
