Туда нет хода никому, кроме Глашатая Слова и Верховных сидимов. Это резиденция Хозяина — главы сидима. Там жил когда-то сам Сцирпас.
— А сейчас там живет Хозяин? — уточнил Спиндл, удивленный тем, что Лейт так охотно говорит об этом.
— О да, но его нечасто можно увидеть. Задача нынешнего Хозяина — распространить Слово по всему кротовьему миру. Ему подчиняется Глашатай Слова. Она предугадывает все его помыслы. Мы живем в священные времена, кроты, и вам повезло, что вы здесь. Следуйте за мной и будьте благодарны!
Они спустились чуть ниже, прошли еще немного, затем нырнули в тоннель и продолжали путь уже под землей. Эхо повторяло их шаги в темноте. Потом вдруг высоко над головами опять забрезжил свет, и кроты оказались в красивейшем зале.
А эхо шагов все кружило вокруг них, удваиваясь, утраиваясь — множась в отголосках. Голова кружилась от звуков, а глаза едва могли выдержать свет, проникавший сквозь отверстия в потолке и ослепительно сверкавший в маленьких лужицах.
Навстречу вышел крот. Блик от ближайшей лужицы упал на его перекошенную физиономию. Это был Уид.
— Добро пожаловать, — сказал он и зловеще улыбнулся. — Очень рады вас видеть. Одного вы, кажется, потеряли, а? И это был Мэйуид. Мы знаем его. Он уйдет от нас дальше, чем ушли бы другие, Лейт, но не так уж далеко, не правда ли?
Уид засмеялся весьма неприятным смехом и кивнул Лейту, отпуская его. Тот молча вышел.
— Ваш приход сюда долго обсуждался. В некоторых кругах очень сомневались, что вы придете. Я-то, правда, был уверен в этом, ведь главная для вас приманка, Босвелл, в наших лапах. У Глашатая Слова тоже не было сомнений. А вот Рекин считал, что вы не такие дураки, чтобы прийти. У него просто нет ни капли воображения, у этого Рекина. Где уж ему догадаться, что крот может поступать иногда вопреки всякой логике. Как вы двое... Потому что Мэйуид выбыл, не так ли? — И Уид опять мерзко захихикал. Интересно, что рот у него при смехе оставался плотно закрытым, и это придавало Уйду странный заговорщический вид. — Конечно, Рекин последнее время стал сдавать. Впрочем, хоть вам едва ли будет это приятно узнать, свое дело в Шибоде он сумел завершить успешно. Эта система теперь принадлежит Слову, а большинство населявших ее кротов убито. Глашатай Слова отослала Рекина на покой, в его родную систему. Теперь его работу делают те, кто помоложе, и делают лучше. Но все эти подробности вас не касаются, правда? — Он холодно ухмыльнулся. — Было время, когда я рад был бы поговорить с тобой, Триффан. Ты сопротивлялся нам, как мог, один из немногих. Но теперь с этим покончено! Слово победило, и никто не сможет противостоять ему.
— Зачем нас вообще впустили сюда? Почему нас просто не убили, как вы всегда поступали раньше?
— Времена меняются, Триффан! Время казней прошло. Куда лучше — убеждение. Убить вас в пути было очень просто, но это означало — сделать из вас мучеников. А здесь крот просто исчезает, и о нем забывают.
— Как Босвелл? — спросил Триффан.
— Как Босвелл, — подтвердил У ид.
— Я хочу видеть его,— заявил Триффан.
— О да, не сомневаюсь, что хочешь! — ответил Уид. — Но свою просьбу тебе следует адресовать Глашатаю Слова. Кстати, зачем откладывать? Вам бы хотелось встретиться с ней, правда? Она будет вам рада.
Триффан и Спиндл последовали за Уидом. Сидимы, все гибкие и мускулистые, как Лейт, то и дело возникали из темноты или из пятен слепящего света, чтобы получше рассмотреть путешественников.
Они проходили по залам с высокими галереями и смотровыми окошками в белом кристаллическом известняке. Капли воды, падая сверху, сверкали, воздух был прохладен и чист. Они шли через огромные темные залы, дорогами, которые проложила в известняке вода. Ни разу они не видели реки, но часто встречались озера, где спокойная на вид вода могла затянуть в глубокие омуты.
Кроты спускались все ниже и ниже, вскоре они попали в залы, где стены были покрыты письменами. У ид предупредил Триффана и Спиндла, чтобы они не дотрагивались до надписей. Но неуклюжий Спиндл, конечно, задел боком за стену, и тут же раздался отвратительный тошнотворный звук, от которого заболели уши и даже потекло из носа. Омерзительный звук! Спиндла стошнило.
— Вас предупреждали, верно? — осклабился Уид, глаза его радостно блестели. — Лучше не блевать по пути.
Ужас нарастал. Сидимы, казалось, появлялись ниоткуда и исчезали в никуда.
— Нехорошо здесь, Триффан, — сквозь сжатые зубы пробормотал Спиндл.
— Нехорошо,— согласился Триффан.
Потом мощный солнечный луч высветил полосу в зале, куда они вошли, и, казалось, устремился по тоннелю наружу, потому что на мгновение кротам стала видна сиреневая гладь вересковой пустоши. Она обрывалась в уже знакомое им темное ущелье, над которым вздымались мириады брызг. Где-то неподалеку журчал ручей. Да еще ровно, на одной ноте выл ветер. Это — там, на поверхности. А здесь, где находились теперь Триффан и Спиндл, царила мертвая тишина.
— Да пребудет с тобою Слово, Триффан! — послышался голос.
Они узнали этот нежный голос, плывущий среди длинных сталактитов, огибающий сталагмиты, нежно ласкающий поверхность темных озер.
— Нравится ли вам мое жилище?
Они стали лихорадочно озираться, но не могли определить, с какой стороны доносится голос. Куда он устремляется, в какой темной расселине исчезает?
— Здесь! — сказал Уид, указывая на арку, за которой была нора — очень большая, просторная, залитая светом, с бассейном, который питался из каких-то источников внизу.
Там, на подстилке из высушенного вереска, уютно свернувшись, лежала Хенбейн.
— Я в самом деле очень рада вас видеть, — произнесла она.
Хенбейн казалась больше, чем им запомнилось.
Она постарела, хоть и оставалась по-прежнему очень красивой. Что-то в ней заставляло крота дрожать от страстного желания, как будто жизнь до встречи с Хенбейн была неполной, а без нее уже совсем жизни не будет.
Когда Триффан взглянул на Хенбейн, чувства и разум его раздвоились, причем первое начинало брать верх над вторым. Разум понимал, что эта кротиха — воплощение зла и разрушения. Чувства же говорили Триффану: «Нет, нет, все это.только воображение! Вот же она! Теперь она совсем не та, что раньше. Она не может быть такой, как раньше. Я хочу быть рядом с ней».
Однако Триффан ничем не обнаружил свою внутреннюю борьбу. Некоторое время он с деланным равнодушием смотрел на Хенбейн,
