Я выпустила корни прямо в ее ладонь, опрокинула ее, потянулась под кожей, пробираясь все дальше и дальше, пока не услышала, как бьется ее сердце – так явно, будто оно билось в моей груди. Чувствовать, как пульсирует ее кровь, как напрягаются мышцы, от тех волн, что ты пускаешь по ее телу, – каково это, Фло, ты знаешь? А потом… словно вода рывком затопляет веранду, поднимается все выше – живот, потом грудь и вот уже обжигает шею и мочки ушей, потом вспыхивают щеки, и ты никак не можешь надышаться, понимая, что через мгновенье эта волна захлестнет тебя с головой.
Наверное, Фло, я пропала, когда впервые посмотрела в эти глаза. Весь океан Ци-Шимы – он там. Поэтому всегда чуточку страшно – смотреться в этот ультрамарин. Вся бесконечная вселенная выглядит фальшивой абстракцией, ярмарочной мишурой по сравнению с ними, с настоящей бесконечностью. Становится не по себе и хочется поскорее забраться в скафандр, а лучше взять парусник и нырнуть туда, в эти глаза, ведь там не меньше сотни галактик, мириады миров, главное – набраться терпения и долететь до них. Там живут люди, за тонкой блестящей пленкой, за занавесом радужки, за отражением твоего собственного испуганного лица – они там. Миллиарды похожих и непохожих на нас, но все они неизменно прекрасны и мудры, и в это тоже безоговорочно веришь, смотришь в ее глаза, дрожишь на пороге синей бесконечности, плачешь, да, похоже, плачешь… И это почему-то хорошо. Главное зажмуриться посильнее и прижаться к ее плечу.
Кажется, я наконец доплела тот венок, Наставник. Четыре года. Такой огромный, что его можно надеть на солнце. И, пожалуй, я не буду начинать новый.
> Resume playback from the last scene
Яхту повел Эммади. Аарх так и не пришел в сознание, поэтому мы просто перенесли его на корабль и уложили в одной из кают.
Мы с Вандой уселись за деактивированные до поры до времени боевые пульты рубки, я бестолково покрутил отключенный рычажок наводки, потом активировал свой пульт, подключился к левому пульсару и стал выстраивать траектории выстрела. Взял на «мушку» удаляющуюся Итту и сказал: «Кх-х-х».
Пульсары, правда, стреляют бесшумно, но меня все это до дикости раздражало. Куда делась вся романтика? Кораблики идеальной геометрической формы, цивилизованные и скучные пираты, «паруса» из силовых полей, ветер, который нельзя почувствовать, пушки, которые стреляют бесшумно, мечи, которые тушат звезды, – для меня и моего сказочного происхождения все это было перчаткой в лицо… Дуэлей тут, кстати, тоже нет. Совсем люди красиво жить разучились.
Ванда коснулась моего плеча, мотнула головой в сторону кают-компании. Я встал и поплелся за ней.
– Что будешь пить, Тим?
Она уже стояла за стойкой и разглядывала пульт синтезатора. Я постучал по столу, и из прозрачной столешницы выплавился тонкий бокал.
– Есть что-нибудь новое твоего сочинения?
– Есть. Можешь попробовать Тим-7, он…
Ванда осеклась, увидев мою ехидную улыбку.
– Значит, Тим-7… У Рами музой была Лия, а у тебя, значит…
Она усмехнулась.
– Просто когда я думаю о тебе, мне постоянно хочется напиться – вот и все…
Я «понимающе» закивал, так и не стерев ухмылку с лица.
– Конечно-конечно…
Она тяжело вздохнула, топнула ножкой рядом с моим столиком, и одно из кресел с разгона ткнулось ей под колени. Пока она пыталась устроиться поудобнее, столик наполнял мой бокал Тимом Седьмым. Напиток проходил по прозрачной ножке стола, растекался красивой лужей внутри столешницы, а потом бил ключом сквозь образовавшееся в дне бокала отверстие. Когда фонтан угомонился, я поднял бокал и провозгласил:
– За нелогичные поступки!
Ванда в конце концов устроилась в кресле полулежа, закинув ноги на подлокотник, – чтобы с ней чокнуться, мне пришлось сесть ближе.
– Итак, есть ли у позднорожденного шанс вызвать у тебя что-нибудь еще, кроме желания напиться?
Ванда петляла взглядом по цветастой картине на стене.
– Есть. Стойкое отвращение подойдет?
Я покорно кивнул.
– Для начала – почему нет? Многие начинали с меньшего.
Она так и не улыбнулась.
– Тебя не волнует, что мы понятия не имеем, куда летим? Нет, хуже – мы вполне отдаем себе отчет в том, что летим на неприступную военную базу, чтобы встретиться там с одним из лидеров враждебного Империи государства…
Я тоже выдержал паузу, потом уверенно произнес.
– Тебе не нравится мой нос.
– Что?
– Ты никак в меня не влюбишься, потому что тебе не нравится мой нос. Возможно, он кажется тебе слишком длинным или слишком широким. Или же все дело в том, что это нос Ти-Монсора, который не уделял тебе внимания и ранил твою детскую психику. Еще вариант – нос ни при чем, потому что все остальное тоже Ти-Монсоровское, и тебе неприятна даже мысль…
Пока я нес эту чушь, она прожигала меня взглядом, потом не выдержала и швырнула в меня бокал. Тот угодил в переносицу и разлетелся на осколки. Я прижал пальцы к «ране» и гундосо захохотал.
– Значит, все-таки нос…
Ванда подошла и осмотрела плоды своих трудов. Ощупав ранку, я обнаружил, что она затянулась. Когда Ванда успела до нее дотронуться?
– Ты не боишься, что мы умрем, даже не успев ничего понять?
Я аккуратно собирал осколки бокала.
– Если бояться смерти, Аарх начинает приставать с расспросами. Это слишком накладно…
– То есть ты отдаешь себе отчет в том, что мы живем последние часы?
Я стер с лица улыбку и кивнул.
– Да. И именно поэтому я не хочу тратить их на такую чушь, как мандраж по поводу приближающейся смерти.
Из-за спины раздался бодрый голос Эммади:
– Кто «мы»? И что «все»? Вы тут так громко «милобеседовали», что я решил отвлечься от управления и присоединиться к вам.
Дройд стоял в дверях кают-компании, прислонившись к косяку. Имитация веселого, но строгого папы… Закрытая поза, веселый, но со скрытой напряженностью голос. Дальше – переключение нашего внимания, исключение «точки фокуса» негативных эмоций из ситуации, снятие напряжения, расслабление, нейтрализация конфликта… Психолог чертов.
– Извини, что разбудили, папа. Мы будем потише.
– Так чем вы тут занимаетесь?
Я непринужденно подхватил со стола бокал, отсалютовал Ванде.
– Мы пьем за… За праздник чуй-чаев. За то, как они великолепны в своей нелогичности, пусть и нелогичны в своем великолепии…
– До выхода в систему Турана осталось двадцать семь часов.
Эммади стоял к нам спиной, заложив руки за спину и вперив взгляд невидимых глаз в бесконечную тьму космоса за окном кают-компании. Имитация храброго, опытного капитана, которому стоит доверять уже только из-за этой позы.
– Нам нужно обсудить план действий…
Я вздохнул и пробормотал:
– «Существует множество копий. И у них есть план».
– Что?
– Ничего…
«Капитан» повернулся ко мне. Степенно и величественно. Волны вакуума разбегались от бортов его корабля, нейтронные звезды подмигивали ему, как старому знакомому, а вселенский ветер касался его парусов с нежностью дыхания возлюбленной… Капитан, улыбнитесь.
– Милорд Тим, объясните мне причину вашего спокойствия. Возможно, вы знаете что-то, чего не знаем мы.
– Конечно…
Я сделал загадочное лицо и пригубил Тима Седьмого. Степенно и величественно.
– То, не знаете чего вы, поведаю вам я. В тридевятом Царстве, в триодиннадцатом Государстве, жил да был Царь Три Десятых. Жил он, жил, а потом помер. И было у него три сына… Они тоже все потом померли… Давно дело было… Грустная сказка.
Кают-компания погрузилась в кают-молчание.
– Так вот – о плане. Стоит в этом Царстве Башня. Самая Высокая, спица такая, от земли до неба. И в самой верхней комнате этой Самой Высокой Башни – самое низкое атмосферное давление. И Красная Шапочка. Сидит в башне, в жару, в шапке, как дура. И спрашивает она у атмосферного давления: «А зачем тебе такие большие уши?» «Наверное, чтобы слышать твои идиотские вопросы», – подумало низкое атмосферное давление, но ничего не ответило, потому что не было у него ни Такого Большого Языка, ни Таких Больших Голосовых Связок, ни такого уж большого желания отвечать на такие идиотские вопросы. Зато был большой скверный характер оттого, что оно было низким, а все остальное – высоким. Характер был такой скверный, что оно тоже вскоре умерло.
– Тим!
– Да, простите – я о Шапочке. Сидит она, значит, в башне… М-да… Сиднем сидит тридцать три года, и вырастает у нее Синяя Борода-пролежень. И говорит ей Борода человеческим голосом: «Что-то ты пригорюнился, Иванушка, никак из-за того, что сестрицу твою, Козленушку, из лужи выпили?» Отвечает Иван, тоже почему-то человеческим голосом: «Кому она в луже мешала-то?» Тем временем Серый Волк сидел в разбитом корыте и отчаянно пытался грести перебитым хвостом, а Мальчик-с-пальчик вовсю крутился у его виска… Потом все равно все умерли, но добрый волшебник Гулюлюн всех отомстил.
