– Вы вернули нам вкус к жизни, – добавил тот, что справа.
Безлицая игриво толканула бедром одного, потом другого:
– Не шалите, мальчики! А я-то как счастлива!
– Ну что ж… раз вы счастливы, то…
Амбалы кивнули одновременно и развернулись на выход.
– Поздравляю!
– Спасибо, профессор! А может, всё-таки… я их выгоню? Чтоб вы не смущались.
– Я же сказал, занят.
– Жаль, – безлицая плотоядно поджала нижнюю, распухшую от ботокса, губу.
Проводив неожиданно обретшую своё счастье троицу, профессор, пристыжённый увиденным, взял в руки рабочую тетрадь и уже хотел было разорвать её на части и бросить в корзину, но тут появился Алик. В противовес предыдущим гостям, он был мрачней демона. И если бы профессор не знал его, то подумал бы, что его пришли убивать.
– Что случилось, Алик?
Алик молча достал из сумки бутылку водки, разлил по стаканам и также молча выпил. Тут же налил ещё.
– Что с тобой? Кто-то умер?
– Хуже, – наконец произнёс Алик чужим голосом.
– Что может быть хуже? Говори же!
– Он… ушёл от меня.
– Кто ушёл? Говори яснее!
– Она… Марина… У неё пропала грудь… совершенно пропала! И выросли усы. Она стала он. И он бросил меня. А я так его… то есть, её любил!
Алик зарыдал. Профессор схватил со стола стакан с водкой и опорожнил его залпом.
– Я всё понял. Прекрати, Алик. Что произошло, то произошло. Значит, твоя Марина изначально должна была быть мужчиной.
Алик с трудом подавил рыдания.
– Как?!
– А ты – бабой! – добил профессор. – Если не сумел отговорить её от этого дурацкого сеанса. А как твой палец поживает?
Алик молча снял ботинок и показал профессору ногу с отсутствующим мизинцем.
– Понятно… – процедил профессор в задумчивости.
Алик вдруг упал на колени и взмолился:
– Сделайте из меня женщину, док… в натуральную величину!
– Ты бредишь, Алик.
Через полчаса, утомлённый страданиями да изрядным количеством выпитой водки, Алик завалился на диване и заснул сном ни о чём не ведающего младенца. А профессор посмотрел на часы и опрометью выбежал из дворницкой на улицу. Через пять минут он стоял перед дверью Марины Рябовой. Была суббота, первый час ночи.
– Извини, за поздний визит, я…
Марина Александрова была одета по-домашнему. Она грустно и в то же время приветливо улыбнулась.
– Всё нормально, Геля. Я ещё не ложилась. Ужинать будешь?
– Да… нет… постой!
– Ты сегодня какой-то не такой…
Она протянула руки, чтобы обнять Ангела Горбина, но он тут же выпалил с порога:
– Марина, я почти нашёл! Правда, есть одна заковыка, которую пока нельзя обойти. Но я постараюсь…
Марина Александровна опустила руки.
– Заковыка?
– Видишь ли, всеобщее обновление организма невозможно без стирания полученной за всю жизнь информации. Мозг должен возвратить себя к первоначальному состоянию.
– Вот и замечательно!
– Ты не понимаешь… Вдумайся, стирается наша память. То, какие мы сейчас, исчезнет из нашей головы. Мы не будем помнить о том, какой путь прошли. Не будем помнить, что хотели вернуться в прошлое ради перемены будущего, понимаешь? Всё начнётся сначала и будет развиваться так, как будет развиваться, независимо от наших сегодняшних устремлений…
– Да поняла я, Гель! Ну и бог с ним. К чему нам возвращаться в прошлое, если сейчас мы рядом.
Наверное, профессор не услышал, что сказала ему Марина Александровна, потому что продолжал, как глухарь, токовать своё:
– Возможно, мы с тобой даже не встретимся. А если и встретимся, то я так же буду занят своими мыслями, и твоя любовь ко мне останется такой же невостребованной. И только пройдя вторично, и не обязательно такой же, жизненный круг до нашего сегодняшнего возраста, мы поймём – всё было бессмысленно.
– Ты умный, Геля. Может, даже гениальный, но… извини, немножко сумасшедший. Не надо думать о прошлом. Можно я тебя просто обниму?
– Погоди, погоди… мне пришла в голову одна идея… Возможно, я нашёл выход… Прости, я должен срочно отлучиться… Я обязательно что-нибудь придумаю, Марина! Я придумаю! Вот увидишь!
Профессор выскочил из квартиры, оставив дверь нараспашку. Марина Александровна в недоумении выглянула на лестничную площадку, притворила дверь, прошла к окну и, наблюдая, как Ангел Горбин перебегал через улицу, выдохнула с грустью:
– А надо ли?…
2014 год.
Любимый durak
О сердце, сокровище моего горя!
Андрей Платонов
1
Сегодня суббота, 27 сентября. На висящем на двери календаре с изображением полуголой красотки, рекламирующей нижнее бельё (сосед по палате приволок), эта дата обведена жирным красным кружочком. Сегодня у него ответственный день, может быть, самый ответственный изо всех ответственных за всю его длинную жизнь. И он волнуется, как школьник перед экзаменом, не успевший как следует подготовиться. Шпаргалки исключаются. И подсказать некому. В случае чего, придётся самозабвенно импровизировать. И он готов, как никогда. Он начистил до блеска ботинки, натянул белоснежную сорочку, без галстука – представительных ошейников не переносил, надел свой единственный шерстяной костюм, тёмно-серый с отливом, не модный, но чистый, не тронутый молью, надел, пожалуй, третий раз за последние десять лет: первый раз, когда костюм был только что куплен, он прощался в нём в крематории со своим другом, погибшим в автомобильной катастрофе; второй раз, он в него зачем-то влез три месяца назад при транспортировке в лечебницу, словно ехал в театр или на какой-нибудь торжественный приём. И вот пришёл третий… И сам костюм теперь был для него неким знаком утрат и погружал его в торжественно-скорбное состояние. Перед этим он тщательно побрился отцовским опасным лезвием, побывавшем в сороковые на фронте, проснулся рано и брился долго, основательно, как перед наступлением – выскоблил подбородок, шею, подчистил возле ушей, даже сбрил усы, которые отращивал и аккуратно подрезал в течение года, и слегка освежил бритые места туалетной водой, сосед по комнате настоял, предложив свой двухсотграммовый пузырь, а накануне посетил парикмахера. И заметно помолодел, несмотря на свои шестьдесят. Можно даже сказать, стал неузнаваемым. Морщин на его лице за последние десять лет как будто не прибавилось, и только уже имеющиеся углубились, затвердели, как колеи на дороге в сухую погоду, и придавали его лицу мужественность голливудского супермена. Седина ещё только-только начинала окучивать его большую голову. Взглянул на себя в зеркало, поёжился – вырядился, как на продажу. Благоухающий экземпляр!
Нет, он никуда не собирался выходить, он будет находиться здесь, на территории лечебницы. С некоторых пор у него отказали ноги, и пришлось сесть в инвалидную коляску. Играл с внуками в футбол на парковом газоне, неудачно подпрыгнул, подвернул обе ноги разом и с тех пор не может ходить. Дочерям ухаживать за ним было недосуг, обе работали. Одна – бухгалтером на строительной фирме, принадлежавшей её мужу, другая – воспитательницей в детском саду. И по совету врачей его поместили в неврологический лечебно-оздоровительный пансионат, что находится за городом, в лесу, вдали от магистральных дорог. Здесь всё благоустроено для спокойной жизни: летом зелено, зимой бело, тихо, только щебечут птицы да изредка падает с неба сначала усиливающийся, а потом, словно отменив падение, затухающий гул пролетающего на большой высоте самолёта, единственный долетающий сюда шум из калейдоскопического рокота современной цивилизации. Врачи уговаривали его: в вашем случае всё не так безнадёжно, придёт день, и вы встанете на ноги, но для этого потребуется ежедневный медицинский надзор. А между собой пожимали плечами – причина заболевания не поддавалась объяснению, диагноз ускользал от сколько-нибудь внятного определения; опорно-двигательная система в порядке, сигналы из мозга в конечности поступают, правда, весьма слабые, но достаточные для того, чтобы стоять на ногах. Сосуды в возрастной норме. Возможно ущемление нерва, но результаты обследования не подтверждают этого. И нельзя сказать, что он симулирует. Однако стоять не может, падает. Падает, как срубленное дерево. Загадка природы. И врачи продолжали наблюдение, по ходу дела корректируя количество необходимых процедур.
Приведя себя в порядок, он подкатил к окну, взял с подоконника томик Чехова и в ожидании нужного часа попытался читать.
«В больничном дворе стоит небольшой флигель, окружённый целым лесом…«1
Нет, не получилось. Отложил книгу. Слова видит, а что они означают, не может сообразить. Переключил внимание на окно. Но и то, что происходило за окном, было сейчас для него за семью замками. Мысли уносили вспять, в далёкие времена молодости…
