«Алло! Ангел! Алло! Помоги мне!» – кричал Сабуров в трубке.
Профессор снова приложил трубку к уху:
– Теперь это ваши проблемы, Иван Трофимыч. Выкручиватесь, как знаете. Вы же учёный.
– Да какой там учёный! Когда это было! И что значит, «мои проблемы»!? Это не по-товарищески! Ты заварил эту кашу, тебе и расхлёбывать. Смотри, я буду всё валить на русского учёного Ангела Горбина. Тогда тебе и на родине не поздоровится.
– Вы мне ещё и угрожаете?
– Да ничего не угрожаю! К слову пришлось. На тебя смотрит весь цивилизованный мир. Ты же наверняка уже исправил свою ошибку. Исправил, да?
– Разумеется, исправил.
– Вот чертяка! Так скажи мне, в чём там дело? Тут у всех мозги набекрень!
– Ты перечеркнул все мои… тридцатилетние труды! – голос профессора сорвался, и он замолчал.
– Ангел, умоляю! Веришь, я сейчас на коленях стою! Я тебе хорошо заплачу!
Профессор набрал воздуха и отдал себя в руки холодной беспощадности.
– Прощай, учёный засранец. Большой привет американским коллегам. Если они чего-то стоят, обязательно найдут ошибку. Не переживай, – подытожил разговор профессор и отключился.
Сабуров продолжал звонить. Какое-то время профессор порывался ответить, однако вскоре поставил на этом жирный крест, отключил мобильник, сел в кресло и беззвучно заплакал. Ещё никогда он не чувствовал себя таким одиноким…
Его одиночество прервал телефонный звонок. Марина Рябова приглашала в гости. У профессора вдруг защемило сердце, захотелось простого человеческого участия, и он с радостью отозвался на приглашение.
10
Марина Александровна Рябова жила неподалёку от научно-дворницкой обители Ангела Горбина, на Чистых прудах, в пяти минутах ходу быстрым шагом. Но профессор не позволил себе явиться к ней в затрапезе. Он съездил домой, переоделся и предстал перед одноклассницей во всём блеске своей учёной представительности с роскошной охапкой роз в руках. Рябова даже оробела, увидев перед собой седобородого стройного «юношу».
– Гелька!.. Ой! Ангел… Серафимович… Да ты нисколько не изменился! Как законсервировался.
– Ну, знаешь, консервы бывают и подпорченные.
– Да не похоже, что подпорченный! Удивительно сохранился. А розы-то чудо! – Рябова приняла цветы, обняла профессора. – Спасибо, мой дорогой!
– Про тебя могу сказать то же самое.
– Ой, да ладно! Что я в зеркало не смотрю.
– А где твой муж?
– А где твоя жена?
– Сбежала после года совместной жизни, сказав на прощанье: «Хватит с тебя и одной жены – науки».
Марина Александровна заглянула в зеркало, поправила причёску с наигранной кокетливостью.
– Нет, всё-таки я ещё ничего. Ты прав. Проходи, – и сказала уже на ходу: – А мой Гриша умер, Геля.
– Прости. Я видел его один раз. Совсем молодым человеком. И больше мы не встречались. И с тобой – тоже.
– Когда-то я сгорала от любви к тебе! Тайком провожала тебя до дома…
– Ты?!
– Да-да! Действовала по всем правилам конспирации. Соблюдала расстояние. Боялась, что ты обнаружишь мою слежку. И напрасно боялась, как поняла потом. Ты меня не заметил бы даже на расстоянии двух шагов. Ты всегда был вещью в себе.
– Что было, то прошло.
– То есть, теперь ты другой?
Профессор смутился.
– Ой, Гелька, покраснел! А я тебя по-прежнему люблю.
– Уж не хочешь ли ты сказать…
– Хочу. А почему бы и нет? Я теперь незамужняя вдова. Ты тоже свободен. Я за тобой буду ухаживать, как за величайшей драгоценностью в образе человека…
– Давно умер?
– Намёк поняла. Десять лет назад. Рак. Сгорел за полгода.
– Неистребимая болезнь.
– Ладно, проходи. А то у нас надвигается похоронное настроение. Не потерплю. Живым следует радоваться.
– Чему?
– Тому, что живы.
– Пока живы. И пока здоровы. Я потому и занялся когда-то проблемой регенерации. Лечение бессмысленно. Надо думать о недопущении болезней. Или об альтернативном выходе из подобных ситуаций.
– Но тебе не дали этого сделать. Так?
– Почти. Меня просто так не сломаешь. Кое до чего докопался.
– Неужели?
– Правда, есть некоторые проблемы…
– Обо всём обязательно расскажешь. Только после того, как накормлю.
– Не возражаю. Сегодня я как раз голоден.
После сытного и хмельного обеда профессор категорически расслабился сомлел и поведал однокласснице о своих научных похождениях по всех подробностях и в завершение посетовал на необдуманный и непростительный поступок Ивана Сабурова.
– А в чём дело?
– Видишь ли, Марина, моя методика требует серьёзной доработки. Я надеялся, что он мне поможет. Доложит о моих первых опытах. Дело сдвинулось с мёртвой точки. Я нащупал главное. Но для окончательной доработки нужен коллективный разум. И тогда… чем чёрт не шутит, вполне возможно, мы сможем управлять биологическим временем человека. Это ли не цель? И тогда безвозвратно уйдут в прошлое всякого рода омолаживания с хирургическим вмешательством в человеческое тело, которое в результате уродует человека или провоцирует оживление в организме раковых клеток. А он взял у меня документацию и исчез. Смылся!
– Да ты что!
– А в Америке представил мое изобретение, как своё, и к тому же, как завершённое.
– Вот негодяй! А такой всегда любезный был. Руку целовал, слова говорил.
– Обычная светская рутина. Равнодушие обряженное в одежды вежливости. Так вот… Многое находится в экспериментальной стадии. Я ищу. Последнюю ошибку выявил. Я на подступе к величайшему перевороту в науке!
– Даже не верится… А ты мог бы превратить нас в молодых? – Марина Александровна провокационно сощурилась.
– Нас в молодых? То есть…
– Ты бы хотел вернуться в прошлое? Только честно!
– Хорошая мысль. Но уж слишком ностальгическая.
– Все мы ностальгируем по молодости, когда всё было впереди и не было ничего невозможного. Правда, для меня было одно невозможное… твоя любовь ко мне. А так бы хотелось исправить это…
– Надо подумать, – произнёс профессор, видимо, в ответ своим мыслям.
– Правда? Ты тоже так думаешь? И мы бы всё начали заново.
– Очень соблазнительно…
– Ты бы мне ответил взаимностью, мы бы поженились… и у нас были бы дети… – у Марины Александровны повлажнели глаза.
– А у тебя разве…
– Нет, Геля. Гриша оказался бесплодным.
– Ты, помнится, говорила по телефону, что бегала за подарком внучке…
– Дашенька – неоценимое сокровище, но она внучка моей сестры, Галины. Ну, и мне тоже, как внучка. Одно время я приглядывала за ней. Вот и привыкли друг к другу. Ну, так что, сможешь вернуть наше прошлое? Я – за.
– Эх, Марина… Я и так наломал дров…
– Да шучу я, Геля. Не обращай внимания. Ничего. Всё образуется. Я почему-то верю, у тебя получится. Главное, ты нашёл живой источник регенерации. А уж скорректировать…
– Нет-нет, дело не в этом. Я не учёл самого главного… Мозг индивидуален. Я подходил к нему со своими мерками, мерками моего мозга. А надо исходить из каждого в отдельности, изнутри, понимаешь?
– Я в науке всего лишь административный работник, Геля. Но психологическую проблему понимаю и выражу по-простому, ты уж извини: каждый по-своему с ума сходит.
– Вот именно! – подхватил профессор. – Сумасбродные идеи коверкают жизнь, а насущные восполняют необходимое.
Он вскочил, подошёл к окну, взглянул на небо. Постояв у окна, вернулся к столу, сел, похлопал по карманам в поисках чего-то.
– Что случилось, Геля? Что-то потерял?
– Нет… да… А потерял я, Марина, что-то очень важное…
– Боже! Может, в лифте обронил?
– Нет, нет! В лифте такое не роняют, – улыбнулся профессор. – Я должен вернуться в дворницкую, Марина. Прости. Спасибо за обед и… вообще, как хорошо, что ты есть… Мне срочно понадобилась одна запись.
Профессор направился к выходу.
– Уже уходишь?
– Не сердись. Есть идея. Тебе это понравится. Я позвоню. Пока!
Профессор выбежал из квартиры, не дожидаясь лифта, сбежал по лестнице и, сломя голову, помчался к себе в дворницкую.
Но не успел он углубиться в свои записи, как в подвал с искажённым лицом влетел Алик, буквально свалился ему на голову.
– Ангел Серафимович! Беда!
– Что такое? – профессор поморщился, ему помешали. – Во-первых, здравствуй.
– Ой, простите! Здрасьте.
– А во-вторых, что такое могло случиться, что надо с шумом и грохотом врываться в помещение, где я работаю?
– О вашем изобретении знают в Америке!
– Ах, это… и что?
– Вам известно об этом?
– Благодаря одному проходимцу.
– Ему грозят электрическим стулом.
– Что за чушь! Откуда сведения?
– В интернете вычитал.
– Понятно. Его выбор, – сказал профессор, выдержав паузу. – Но я бы ему обыкновенным дубовым стулом дал по голове.
