бы все их одергивали, то глядишь…». Вот в этом-то самом
все и собака зарыта! Ведь если следовать логике этой доброй наивной женщины, то все мы, такие
в принципе разные, в определенных обстоятельствах должны становиться
одинаковыми, причем в строгом соответствии с ее моральным императивом. Но ведь это, так же в принципе, и невозможно: в индивидуальных пределах свободы воли мы и реагируем индивидуально, то есть
по-разному, на одни и те же события. Иначе эксперимент Творца, проводимый Им с каждым из нас
индивидуально, просто теряет смысл. Эта несложная мысль, приди она в голову моей соседке, вероятно, успокоила бы ее. Равно как и поправка на то, что мы пребываем сегодня в зоне устойчивого равнодушия.
Поднять всех вдруг из пропасти хотя бы на прежний, исходный уровень способно только чудодействие. Иными словами – вмешательство Бога-Творца. Но изменение нравственной природы человека, как уже говорилось, в Его планы не входит даже при радикальном изменении Им условий эксперимента (в противном случае Господь Бог давно бы «улучшил» нас). Впрочем, так же, как и установление на Земле мира и благоденствия: это при желании и наличии свободы воли должны построить люди сами.
«Герой романа спрашивает Бога: почему в мире так много зла?
– А что? Вам, людям, это не нравится? – спросил Бог.
– Конечно, нет.
– Тогда измените все это, – был ответ» [6], с. 49-50.
Интересно, каким же образом Создатель, пожелай Он того, мог бы «подправить» нравственные устои человека? Не иначе, как только уничтожив или ослабив в нем дух зла «от юности его», то есть подавив активность источника этого зла – самости, гнездящейся в глубинах нижнего плана человеческой триады. Однако изменить «качество» нижнего плана, очеловечить его сугубо животные функции Творец не может, ибо это нарушит всю структуру триады, изменит характер взаимоотношения ее планов. Ослабление инстинктов, корневой системы человеческой самости, неминуемо приведет к ответному ослаблению или полной ликвидации механизмов управления ими. Возникнет проблема сокращения пределов свободы воли до значений, необходимых «модернизированному» человеку. Ограничение же самостоятельности, ущемление свободы выбора, перемещение части человеческих полномочий к Творцу – все это негативно отразится на творческой способности человека, главном признаке его богоподобия. В итоге сам эксперимент Бога с человеком станет бессмысленным и нецелесообразным. Последний, по словам Александра Меня, в данном случае уже бы «не был образом и подобием Творца, он был бы игрушкой Творца» [17], с. 10.
Конечно, это всего лишь моя аргументированная фантазия, фрагмент представляемых мною последствий «улучшения» человека свыше, случись такое. Но, к счастью, у Творца «нет изменения и не тени перемены» (Иак. 1,17). Поэтому следует признать актуальным и справедливым во все времена укоризненное восклицание Цицерона: «О времена, о нравы!». «Само стремление к злу – это иррациональный порыв, рожденный в свободе», – утверждает А. Мень [17], с. 9. Далее, ссылаясь на мысли Николая Бердяева, он пишет, что «свобода лежит по ту сторону божественности, что она вечна. Это непостижимая для нас вещь, но безусловно только одно: что если человек имел от Бога свободу, то он должен был получить и возможность восставать против Бога, идти по другому пути».
Сетования же отцов и дедов относительно того, что общество сегодняшнего дня в целом безнравственнее, злее общества дня вчерашнего, а уж тем более позавчерашнего, есть проявление тревоги старших и старых людей по поводу обвальной, но, к сожалению, неизбежной биологизации ценностной шкалы людей молодых.
* * *
Шкалу жизненных ценностей, как уже говорилось, можно уподобить чистому листу, габариты которого определены Творцом в зависимости от содержания индивидуального задания человеку на период, именуемый земной жизнью. Это константа. Но заполнять данный лист, фиксировать и переставлять в нем ценности, изменять соотношение ценностных слоев человек должен сам в пределах свободы воли, полученной им опять же от Творца. В общем случае свобода воли проявляет себя в свободе выбора между запросами духовного и физиологического планов.
Соблазнов, воздействующих на нижний, физиологический план триады, в силу неустанного научно-технического прогресса, становится все больше. Следовательно, вероятность того, что душа, наш третейский судья, соблазнится ценностями биологического свойства, а не духовного постоянно возрастает. Действительно, приземленные, низменные души – сплошь и рядом, а одухотворенные – уже раритет.
Здесь вполне уместно еще раз опереться на Эриха Фромма, который противопоставляет в работе «Иметь или быть» две жизненные философии: обладания и бытия. В основе первой, считает он, идеология потребительства, накопление; в основе второй – проживание жизни, благоговение перед ней. В потребительском обществе сегодняшнего дня люди, ориентированные на «быть», встречаются редко, ибо «быть» – значит проявлять интерес к другим, заботиться о них, то есть давать, а не брать. Чтобы «быть», необходимо отказаться от эгоцентризма и нарциссизма, освободить душу от суетности. Возможно ли это в зоне равнодушия, обитатели которой все более осваивают именно эти «ценности»? Ответ очевиден: выбрав путь потребительства и накопления, они уже не умеют понимать жизнь другим способом и вряд ли сумеют когда-нибудь. Но даже избрать путь «быть» – еще не означает следовать им. Однако речь сейчас о тех, кто выбрал – «иметь». Те, кто свои желания легко перекрывает возможностями, живут с чувством самодостаточности в комфорте и роскоши. Те же, которые не могут позволить себе подобного, даже напрягая свой бюджет, живут в состоянии между деморализующей обидой на свою судьбу (читай: на Бога) и озлоблением на всех и вся. Какая уж здесь любовь к ближнему, а тем более стремление «положить душу свою за друзей своих» (Ин. 15,13)!
Тем не менее эти далеко не родственные души молодых членов общества (а речь идет, прежде всего, о них) схожи в одном: обе категории исповедуют один и тот же жизненно-философский принцип: «красиво жить не запретишь». И в данном случае вовсе нет принципиальной разницы между тем, что одни откровенно живут, а вторые столь же откровенно и страстно хотят жить по этому принципу, ибо идеалы тех и других в конечном счете совпадают. «Бедные, жаждущие денег и потому живущие завистью, так же принадлежат Маммоне, как и богатые» 44, с. 160. Поэтому социально опасны обе категории. Но выходцы из тех, кто не в состоянии желаемое воплотить в действительное, а их подавляющее большинство, в этом аспекте опаснее неправедно разбогатевших. Движимые жгучим соблазном обретения новомодных благ, они в достижении цели могут ступить, и ступают, на безнравственный и даже преступный путь – воровства, убийства, обмана, проституции. Кстати, именно на эти деяния божественный Закон (десять заповедей) налагал табу; именно за эти (и не только!) преступления предписывалась смертная казнь.
С тех пор прошло три с половиной тысячи лет. И что же? Все так же воруют, убивают, лгут, торгуют собственным телом, находясь теперь уже под защитой юридического закона (моратория на смертную
