Гудини впустил меня в дом. Было заметно, что он пребывает в чрезвычайном волнении. «Сюда, Джо, они здесь». Он ввел меня в библиотеку, где на столе я увидел восковой слепок рук Гудини. «Посмотри на них, Джо! Разве они не выглядят как живые? Подумать только: мои руки, мои бедные руки не будут знать смерти, будут жить вечно! Разве это не чудо?»
Я выразил должное восхищение и поехал домой, надеясь поспать еще пару часов. Тщеславие Гудини часто принимало такие странные детские формы, что его проявления скорее трогали, нежели вызывали раздражение.
У меня нет ни малейшего сомнения, что вначале у Гудини теплилась надежда на общение с умершими.
Но затем, когда все медиумы, которых он наблюдал, оказались мошенниками, а методы их — какой-то грубой и оскорбительной буффонадой, душа Гарри наполнилась гневом. Его предубеждение против медиумов, вполне обоснованное, как я могу судить на основании своих длительных исследований психических явлений, перешло к сожалению, на все явления, которые он не мог объяснить более или менее обыденно. Так, например, несмотря на наличие обширной научной литературы по этому предмету, он убедил себя, что гипноз — это обман чувств, в который впадает как гипнотизер, так и пациент. По собственному ответу я знаю, что гипноз — это факт, и притом очень важный для изучения тайн человеческой психики. Но для Гудини это было мошенничество, и переубедить его было невозможно. Если я стоял на своем, наша беседа превращалась в ссору. Он также полностью отрицал возможность телепатических озарений. Гудини был на море, когда умерла его мать. Бесс Гудини часто вспоминала, как он, проснувшись среди ночи, разбудил ее, сказав, что ему приснился сон о смерти матери. Впоследствии он утверждал, что это было всего лишь простым совпадением. Все же, несмотря на свой упорный скептицизм, он, по-видимому, предчувствовал собственную смерть. Однажды в два часа ночи (дело было в октябре 1926 года) раздался телефонный звонок. Гудини сказал: «Джо, я только что приехал в город и должен сразу ехать обратно. Я хочу увезти из дома кое-какие материалы. Не сможешь ли приехать на машине?» Я сказал, что выезжаю. Когда я приехал на 113-ю улицу, Гудини уже ждал меня у входа в дом. Дождь лил как из ведра. С Гудини был полицейский, который по его просьбе отключил сигнальное устройство, чтобы не беспокоить жильцов. Гудини вместе с полицейским вынес несколько тюков газет и журналов и погрузил их в машину. На Гудини был поношенный костюм и соломенная шляпа (помните, это было в октябре!), несколько «обкусанная» спереди. Бесси все время тщетно пыталась спрятать от него эту шляпу. Уложив пакеты, Гудини дал полицейскому пятьдесят центов и сказал мне: «А, пошли, перекусим». Мы
зашли в закусочную за углом, где съели по бутерброду. Вернувшись, мы сели в машину, и Гудини сказал: «Едем через парк, Джо». Когда мы выезжали из Сентрал-Парка возле 72-й улицы, он схватил меня за руку и глухим трагическим тоном воскликнул: «Едем назад, Джо!» — «Куда назад?» — «Обратно к дому, Джо». — «Зачем? Ты что-то забыл?» — «Не задавай вопросов, Джо. Просто развернись и поезжай».
Я поехал назад к дому. Дождь лил еще сильнее, но Гудини не обращал на это внимания. Он вышел из машины, снял шляпу и стоял так, глядя на темный дом, в то время как потоки дождя струились по его лицу. Затем он вернулся в машину, и мы молча поехали. Когда мы снова подъезжали к западному выходу из парка, его плечи задрожали от сдерживаемых рыданий. Наконец он сказал: «Я видел свой дом в последний раз. Я никогда не увижу его снова». Насколько я знаю, так оно и было. В молчании мы продолжали наш путь, и тут Гудини внезапно спросил: «Джо, ты помнишь бронзовый гроб, который я сделал, чтобы разоблачить этого мошенника Рамана Бея? Я сделал его не только для этого. Я хочу быть похороненным в нем».
Как всегда в таких случаях, мы не можем знать, посещали ли сходные предчувствия Гудини раньше, но в тот раз я сам был этому свидетелем». Так Даннингер внес свой вклад в легенду, созданную вокруг Гудини.
Но Гудини не всегда пребывал в таком подавленном состоянии. В другие, более светлые моменты, он строил честолюбивые планы на будущее. Одним из таких планов было создание университета магии. Любопытно проследить, как возникла эта идея. По всей видимости, источником ее было давнее намерение Гарри обучать фокусников, высказанное в трудный период его жизни, в девяностые годы, когда, проживая на 69-й улице, он в отчаянии рассылал подобного рода предложения по почте. Теперь этот план приобрел новые очертания, чему немало способствовали идеи его старого врага, а теперь близкого друга доктора Уилсона, издателя журнала «Сфинкс».
Они вместе разработали для предполагаемого университета полную учебную программу, состоящую из девяти курсов. Вводный курс для начинающих назывался «магия как искусство и наука», далее следовали «история магии» (тема, очень любимая Гудини), «философия магии, психология магии» (здесь Гудини мог бы поделиться со студентами богатым опытом по отвлекающим маневрам, секретами открывания запоров и замков» и других эффектных трюков), «этика магии» (сюда Гудини включил бы обсуждение реальности сверхъестественных способностей медиумов, а также этические вопросы, связанные с насилием над чужими убеждениями); затем следовали курсы, названные «подготовка к карьере мага», «описание иллюзионной аппаратуры», «вопросы рекламы» (в этом Гудини был непревзойденным мастером) и, наконец, последний и всеобъемлющий курс «искусство организации зрелищ». Предложенный Гудини подход был новаторским в том смысле, что он впервые четко выделял основные компоненты магического искусства. С тех пор именно такому принципу следовали многие руководства, посвященные этой теме, в том числе знаменитый курс Тарбелла.
Но все эти планы были отложены на неопределенное время в связи с началом нового осеннего гастрольного турне Гудини. В это турне он всегда брал с собой бронзовый гроб, который использовал во время рекламных представлений в Уорчестере.
Давать в одиночку такие большие концерты, даже с таким режиссером, как Коллинз, и таким казначеем, как Бесс, было неимоверно трудно и изнурительно. По сравнению с прошлым сезоном представление было дополнено еще несколькими «чудесами». Три действия были полностью заняты фокусами, освобождениями и разоблачениями спиритов. Это два с половиной часа напряженного труда перед аудиторией и ни минуты отдыха. Гордость не позволяла Гудини признаться, что ему тяжело. Для него самым сладостным зрелищем на свете был вид переполненного театра, самым сладостным звуком — гром аплодисментов. «Выйдем и дадим им жару!»
Гастроли открылись 31 октября в Провиденс. Через несколько дней, в четверг, внезапно заболела Бесс: пищевое отравление. Она чувствовала себя так плохо, что Гудини пришлось нанять сиделку для ухода за ней. В пятницу он сидел около нее всю ночь, не сомкнув глаз. То же было и на следующий день. Бесс стало лучше, но она была очень слаба, когда он поехал в театр на заключительный концерт. После представления он занялся упаковкой вещей и реквизита к переезду в Олбани. Он отправил туда сначала Бесс с сиделкой, а сам вместе с Коллинзом поехал в спальном вагоне в Нью-Йорк на поезде, отправлявшемся вскоре после полуночи. Им надо было сделать множество мелких неотложных дел и обсудить новые идеи, появившиеся у Гудини в связи с предстоящими спектаклями. Весь воскресный день в Нью-Йорке он был занят устройством дел и подготовкой к поездке на Запад.
Когда у Гудини не было времени, он обычно вместо обеда выпивал десяток яиц, взболтанных в кружке молока, но в этот день Гарри пригласил на обед его адвокат Бернар Эрнст. Когда он пришел к Эрнстам, семейство еще не вернулось из-за города. Служанка пригласила Гудини в дом. Он прилег на софу в гостиной и дремал минут двадцать, впервые за последние трое суток. Когда хозяева прибыли, он проснулся и отобедал с ними. После обеда ему нужно было обсудить с Эрнстом кое-какие юридические вопросы. Он собирался уехать в Олбани восьмичасовым поездом, но передумал и остался еще на несколько часов. Он позвонил Фрэнку Дюкро, торговому агенту и поставщику реквизита для фокусников, который владел магазином, — называемым «Дворцом магии». Наконец, он сел на поезд, отправляющийся в Олбани, куда прибыл в семь часов утра. Вагон был спальный. В Олбани он застал Бесс почти здоровой и прилег вздремнуть часок перед тем, как поспешить в театр на представление, после которого нужно было проверить, все ли готово к специальному вечернему выступлению в понедельник, где должен был присутствовать Эл Смит, губернатор штата Нью-Йорк и старый друг Гарри.
В этот вечер, в понедельник 10 октября, и произошел инцидент, который в силу ряда обстоятельств привел к несчастью. Когда Коллинз в конце второго акта стал закреплять деревянные колодки на лодыжках Гудини перед камерой для пыток водой, тот почувствовал сильную, почти нестерпимую боль. Когда ассистенты перемещали Гудини в воздухе на подъемном кране к тому месту, откуда он должен был прыгнуть в бассейн, Гарри едва не потерял сознание от боли. Коллинз сразу же дал указание помощникам опустить его на сцену и освободить ноги. Гудини сел на сцену и некоторое время массировал лодыжку. Затем, робко улыбаясь, Гарри спросил обратившись к публике, нет ли в зале врача: у него болит голень. Нашелся врач-хирург. Пока он поспешно шел к сцене, занавес опустили. Осторожно осмотрев ногу, врач пришел к заключению, что сломана малая кость лодыжки и посоветовал немедленно сделать рентген. Гудини улыбнулся. «Доктор, я должен сначала закончить представление!» Врач покачал головой и наложил шину. Больше он ничего сделать не мог.
