— Я бы не советовал вам так вести себя. Вы не хотите нам помочь.
— Почему я должна вам помогать?
— Это в ваших интересах.
— Не понимаю.
— Вы нарушили обязательства. Вас можно привлечь к ответственности за связь с иностранцами.
— Пожалуйста.
— Вы подумали о вашем муже?
Энн посмотрела на Петра Петровича.
— Это похоже на шантаж.
Петр Петрович вздохнул, нажал кнопку.
— Давайте запьем это дело. Надюша, — сказал он возникшей в дверях горничной, — принеси-ка нам… Вам чего, Анна Юрьевна, чайку или кофе? Кофе? Ну и нам кофейку.
Он вел себя благодушно, примирительно, как старший среди задиристой молодежи.
Чашечка была темно-синего фарфора, с золотом, того же рисунка вазочка с печеньем и конфетами.
Николай Николаевич надкусил трюфель, запил глотком кофе, сказал:
— Мало ли чего Михалев наговорит иностранцам, будут неприятности, и вы окажетесь в виноватых…
— Что вам надо, я не пойму, — сказала Эн. — Неужели вас всерьез беспокоит, что скажет Михалев иностранцам? Скажет, что не нравится кампания против абстракционистов. Многим художникам не нравится. Вам что, это неизвестно? Обругает начальство. Военных секретов он не знает.
Николай Николаевич допил кофе, облизнул губы.
— Прекрасно. Вы, оказывается, хорошо знаете, чем нам надо заниматься, а чем не надо. Годитесь в сотрудники. Вполне. Чего ж вы отказывались?
Довольный неожиданным поворотом он собирался поиграть и дальше, но Петр Петрович постучал ложечкой.
— А что, Анна Юрьевна трезво рассудила. Раз вы ничего плохого за Михалевым не усматриваете, мы вам верим. Считайте, ваша информация сработала. Пусть торгует своими картинками. Нас что беспокоит – не попытаются ли иностранцы через него выйти на вашего мужа.
— Известно ли Михалеву что-либо о характере работы вашего мужа? — спросил Николай Николаевич.
— Нет.
— Задавал ли он какие-нибудь вопросы?
— Нет.
— Что он знает о вас? О вашей семье?
— Ничего.
— И вы ему ничего не рассказывали?
— Ничего.
— Ваше знакомство, — он подчеркнул это слово смешком, — длится несколько месяцев.
Энн молчала.
— Работа Андрея Георгиевича получает все большее значение, — мягко сказал Петр Петрович. — Мы знаем, что ваши земляки ищут ходы и выходы, как бы им вынюхать, что он делает. Да и кто он такой, этот Картос. Любую трещинку, дырочку они готовы использовать. Михалев может стать для них такой щелкой. Согласитесь. Так что не удивляйтесь нашим расспросам.
Энн сидела, закинув ногу на ногу, ни разу во все время разговора им не удалось ее смутить, иногда она отворачивалась к окну, откровенно скучая. Пригубив кофе, она отодвинула чашечку.
— Не нравится? — тотчас спросил Петр Петрович.
— Не нравится, — сказала Эн.
— Сварить кофе – это искусство, — согласился Петр Петрович. — У нас в городе нигде не умеют. Ни в одном ресторане. Бурда. Я вам могу признаться, Анна Юрьевна, мы еще не знаем, какую ловушку ЦРУ готовит Андрею Георгиевичу. С какой стороны ждать беды. Мечемся. На работе подстраховали крепко. А вот дома Андрея Георгиевича обеспечить труднее.
Он выжидательно замолчал. Энн тоже молчала. Некоторое время они перетягивали это молчание – кто кого. Петр Петрович закурил, тут же спохватился, спросил:
— Не возражаете?
— Не возражаю.
— Помогите нам, Анна Юрьевна, нелегко мне с такой просьбой обращаться, потому что это в какой-то мере признать нашу беспомощность. Но без вас не выйдет.
— Что именно?
— А все. Допустим, гости. Кто, чего, о чем. Если вам, конечно, что-то покажется. Или кто-то позвонил. Любая мелочь тут может сыграть. Собрались вы куда-нибудь. Допустим, на теплоходе, Валаам посетить. Мало ли что там может быть.
Энн пристально взглянула на него, в ответ Петр Петрович виновато поежился.
— Они на все способны. Похитить. Спровоцировать. Не выйдет, так убьют.
— Что же – я должна следить за своим мужем?
— Анна Юрьевна, я исхожу из того, что вы любите своего мужа. — Петр Петрович посмотрел на нее из-под нависших толстых бровей. — Или это дело прошлое?.. Вы его по-настоящему любили, поэтому я считал, что вы наша союзница, готовы на все.
— И чтобы он не знал?
— Зачем ему создавать напряжение? — вступил в разговор Николай Николаевич. — Вы же не все ему рассказываете. Есть вещи, которые он не знает.
Энн даже не повернулась в его сторону.
— Вы полагали, что я соглашусь на такое предложение?
— Как сказал Петр Петрович, если человек любит…
— Вы что же, не надеетесь на Андрея Георгиевича?
— С чего вы взяли? Он надежен. Но ведь всякое может быть. Вечеринка, свадьба, допустим. Напоили его, и он проболтался.
— Он не пьет.
— Как так не пьет?
— Представьте себе.
— Совсем не пьет?
— Он никогда не напивается. Как же вы это не знаете? Чем же тогда тут занимаетесь?
Взгляд Николая Николаевича стал тяжелым, запоминающим.
— С нами так не разговаривают.
Петр Петрович придавил сигарету в пепельнице.
— Посоветуйте, Анна Юрьевна, как нам быть. Мы хотели сделать по-хорошему. Не заставляйте нас вербовать вашу домработницу, соседей.
— Я сказала вам.
— Нам не хотелось бы принуждать вас, — сказал Николай Николаевич.
Энн молчала.
— Мы держим в тайне ваши похождения на стороне – вы идете нам навстречу. Согласны?
Молчание.
— Иначе станет известно, что было на теплоходе… Что было в мастерской.
Энн взяла чашку, не торопясь вылила кофе на ковер, повертела чашку в руке, вдруг размахнулась, запустила ею в стену так, что чашка разлетелась вдребезги.
Николай Николаевич вскочил, выругался, но Петр Петрович коротким жестом остановил его.
— Ничего страшного. Дмитрий Иванович Менделеев советовал: бейте посуду! Тем более это казенная. — Он с удовольствием хохотнул. — Разрядились? Итак, я вас спрашивал, можете ли вы что-то нам посоветовать. Мы вышли на вас потому, что ничего другого не имеем. Поверьте, нам неприятно копаться в ваших похождениях. А как иначе вас заставить?
Петр Петрович откинулся в кресле, стал разминать пальцами новую сигарету. И сразу заговорил Николай Николаевич, они сыгранно перекидывали разговор друг другу.
— Вообразите, что все раскроется. Жена такого человека – любовница какого-то бездарного мазилы, осужденного общественностью. Ведь не постесняются называть вас… знаете, как у нас в народе…
Ее взгляд обратился к Николаю Николаевичу, который хотел сказать, что она обыкновенная шлюха, потаскуха, несмотря на все ее испанские и прочие языки, херувимское личико, породистые ноги, надменность. Все равно курва, курва, какую бы прекрасную незнакомку из себя ни строила. Любой бабе Николай Николаевич выложил бы не раздумывая, а тут не мог перескочить.
— Если разразится скандал, Михалев отшатнется от вас. Он ведь трус. Напугается так, что вас и на порог не пустит, — сочувственно говорил Петр Петрович. Что-то располагающее было в его рыхлой, мягкой фигуре, в прокуренно-желтых больших руках. — У вас тут ни родных, ни друзей. Вы совсем одна-одинешенька. Порвется с Андреем Георгиевичем. Что вам делать? Вы все ж подумайте. Не решайте с ходу.
Энн открыла сумочку, посмотрела в зеркальце, погладила пальцами под глазами.
— Что будет со мной, это у вас рассчитано. А что будет с Андреем Георгиевичем, вам известно?
— Знаете, как писал наш поэт Есенин, — сказал Николай Николаевич, — “да, мне нравилась девушка в белом, но теперь я люблю в голубом”. Женщина приходит на смену женщине, и все быстро зарастает.
— Вы не рассматривали такие варианты: он повесится, утонет, убьет меня, покончит с собою и со мной…
— Ой, не надо, не пугайте нас! — воскликнул Николай Николаевич с преувеличенным ужасом. — Страшно слушать.
— Вы плохо его знаете. Вы не изучили как следует свой объект. Он самолюбив. Болезненно самолюбив. Он может выкинуть бог знает что, любой поступок. Когда он сломается… Вы его сломаете этим…
— Лучше о себе подумайте, — перебил ее Николай Николаевич.
Она не взглянула в его сторону, она обращалась исключительно к Петру Петровичу:
— Ему не до работы будет, он ее вообще может забросить. Такое с ним уже было.
— Когда, где? — заинтересовался Петр Петрович.
— В Штатах. Его довело ФБР.
— Вы что же, нас с ними равняете? — возмутился Николай Николаевич. — Ничего себе!
— Он впал в прострацию, было страшно, вы бы видели…
Воспоминания вырвались из той запретной тьмы: его рыдания, его голова, прижатая к ее коленям, вздрагивающие плечи. Петр Петрович заметил, как отчаянно задергалась жилка в углу ее глаза, он внимательно наблюдал за тем, что происходило на ее лице, как перехватило у нее дыхание, еще немного – и она сдастся. Он перегнулся через стол к ней.
