Время от времени Картос приглашал к себе кого-то из сотрудников, иногда сразу нескольких, и даже сквозь двойные двери, обитые черным дерматином, пробивался пронзительный голос Джо.
Одни покидали кабинет задумчивые, притихшие, другие – разгоряченные, как будто их там чем-то напоили.
Нина Федоровна не поддавалась ни на какую лесть, с неистощимой приветливостью ссылалась на “поручение для Королева” и только однажды смешалась, когда из Москвы позвонил сам Королев.
Слухи, конечно, просачивались. Какой-то центр. Проект центра… Что-то вроде института. Да нет – несколько институтов и еще завод.
Уединение Картоса было прервано телеграммой, его вызывал в Москву новый заместитель министра – Кулешов, сменивший Степина, назначенного министром.
Разговор начался жестко: извольте, дескать, наладить отношения с партийным руководством, нашли, мол, с кем ссориться, уж лучше на нас срывайтесь, министр, тот выговор объявит либо заставит по-своему сделать, а эти… Вскоре появился и сам Степин; увидев Картоса, обрадовался, стал расспрашивать. Кулешов тактично удалился.
И Степину уломать Картоса не удалось: не желал он увольнять людей и менять систему подбора не собирался. И вообще не понимал, как можно работать, подчиняясь и министерству, и райкому, и обкому партии. Долго, конечно, так продолжаться не может, надо добиваться для лаборатории автономии. Работы на Королева, Туполева и прочих влиятельных военных заказчиков дают защиту, но не освобождают от придирок и жалоб в ЦК. Такие жалобы уже поступили и будут идти. Что же делать?
Министр снизил голос – нужен визит Хрущева. Но для этого надо иметь серьезный повод, ведь Никиту со всех сторон приглашают – иной возможности Степин не видел. Идея Степина не вызывала у Картоса восторга. Генсек же ничего не понимает в ЭВМ и спецмашинах! Министр страдальчески сморщился. Ну разве кто из советских директоров, самый завалящий, темный, осмелится ляпнуть такое? Понимает – не понимает. Разве для этого существует генсек? Его приезд – это признание, это значит, что лаборатория достойна внимания. Наивысшего! Значит, всей отрасли – господдержка. Хрущеву уже докладывали про микрокалькулятор – не клюнул. Нужна большая машина, Никита – мужик умный, его на фуфло не взять. Большая машина может стать козырной картой. Доведем потом. Сейчас важно показать.
Нет-нет, так Картос не умеет. Грех выпускать машину с недоделками, первую их машину…
Когда же до Картоса наконец дошло, кто к кому и зачем должен приноравливаться, он предложил показать Хрущеву вместо неготовой машины проект, который готовил для министерства, проект центра по созданию вычислительных машин, научно-исследовательского института и завода. Лаборатория выросла, ей тесно, да и заказы подпирают.
Степин умел с ходу ухватывать суть проблемы, сквозь шелуху слов добирался до корня, и его собственные вопросы всегда были по делу, как говорили его замы, “наш сечет”…
Он шагал по кабинету вдоль длинного стола, похлопывая по спинкам стульев. Соображения Картоса вызывали какую-то досаду, но и возбуждали. Нет, не то, то есть то, да не так! Не просто научный центр нужен – делать так делать не мелочась. Замахиваться надо на целый комплекс. И коммерческий центр. И учебный. А при нем городок. Специализированный, умный, в конце концов ЭВМ – главная дорога для современной техники. Оборонной (министр) и гражданской (Картос)! Если мы хотим обогнать капстраны (министр). Но ведь это огромные средства (Картос)?
Они славно помечтали – создали фантастически прекрасный город, блаженную утопию компьютерной эры, компьютероград, Флинт-Сити, как назвал бы его Картос, что означало: Кремневый город, Кремневая долина. Низкие белые здания в зеленых кущах, тихое, бесшумное усердие умнейших машин…
Компьютеры решают проблему производительности труда. А Ленин правильно говорил, что в борьбе с капитализмом все будет зависеть от того, удастся ли нам обеспечить более высокую производительность. Пока что она выше у капиталистов. И будет выше, если мы не войдем в мир компьютеров.
— Это главное мое дело. Я хочу оправдать свой приход к вам.
Картос при этом так разволновался, что Степину стало неловко. Он суховато попросил сделать макет центра хотя бы в самом простейшем виде и записку к нему, чтобы “в случае чего” можно было всучить Хрущеву. Предлагать надлежит Картосу – все пойдет от его имени, инициатива снизу, министр, дабы сохранить свободу маневра, поддержит, но не сразу…
На глазах у Картоса разворачивалось искусство настоящего полководца. Предусматривались и отход на заготовленные позиции, и разведка, и артподготовка. Операция “Центр”, никак не меньше.
Новые возможности привели лабораторию в восторг. Никто не рассчитывал на такой размах.
Среди всеобщего возбуждения Картос сохранял сдержанность. Он видел, как разрастается идея центра, но это не смущало ни Джо, ни ребят. Да и министра тоже. Довольно резко тот оборвал Картоса – нечего жаться, ракетчики позволяют себе черт знает какие траты, ядерщики строят город за городом. А моряки! А авиаторы! Не стесняются. Тащат, рвут, чем больше вырвут, тем больше уважения. Цифры, которые он назвал, поразили Картоса. “У нас моральных прав больше!” – заключил министр.
— Ты знаешь, глаза у него загорелись, ноздри раздулись, он стал как хищник.
— Почуял добычу, — сказал Джо. — Престиж министерства зависит от бюджета.
— Наш центр оправдает себя. И быстро. Мы нужны всем, не только военным. Но они неразумно нерасчетливы.
— Русский размах. А будешь сомневаться – отклонят проект. И тогда тебя съедят.
— И тебя тоже, хотя ты костляв и волосат.
Ни Картос, ни Степин о своих надеждах на визит Хрущева, естественно, никому не говорили, и тем не менее вся лаборатория каким-то непостижным способом об этом узнала.
— Тебе надо понравиться ему, — приставал к Андреа Джо. — Ты ведь это умеешь.
— Я не знаю, что нравится генеральным секретарям, где у них слабое место.
— Это государственная тайна. Самая большая тайна со времен Ахиллеса.
— Некоторые считают, что ты был хорошим шпионом.
— Какой я шпион, я даже твоих слабых мест не могу выведать.
— Мое слабое место – мой главный инженер.
— Это как сказать. На фоне моей еврейской морды тебя принимают за приличного человека. Выдай ему что-нибудь такое, чтобы он расцеловал тебя.
Андреа помрачнел.
— Не умею я.
— Тогда не берись руководить.
— Убирайся! — Андреа вытолкал Джо из кабинета.
Но часа через два тот снова появился перед Андреа:
— Слушай, тебе нужен имидж. В тебе должны увидеть гения. Ты должен изобразить из себя гения…
— Гения? Это нетрудно. Я другого боюсь: а что, если генсек скажет – это что за тип? а-а-а, иностранец? он хочет нашу экономику подорвать! В итоге мы рискуем все потерять.
— Давай рискнем! Такой случай раз в жизни выпадает.
— Ты авантюрист.
— Авантюрист – прекрасная профессия! Если бы не проклятая любимая работа… Я из-за нее перестал ощущать вкус жизни, ее непредсказуемость. Послушай, — Джо неловко улыбнулся, — ты когда-нибудь встречался со своей судьбой? Я знаю, моя существует, раза два я видел ее, не смейся, это не внешнее зрение, такое во сне бывает, я вижу ее в крайние минуты жизни. В такие минуты я становлюсь из субъекта как бы объектом. Я ощущаю свой ум, способности, себя настоящего, а не то, чем кажусь…
— Ты себя видишь, — задумчиво сказал Андреа. — А я никогда себя не видел со стороны.
— Знаешь, это производит впечатление. И довольно неприятное.
— Вот уж никогда не думал, что у тебя такое творится внутри.
— Ты меня не воспринимаешь как личность. Я существую как твой поверенный, твой сейф. В той, другой, жизни мы были действительно друзьями. Теперь ты у нас работаешь гением. Весьма ответственная работа, но позволь тебе заметить: вся твоя гениальность измеряется тем, насколько мы опережаем других. На полгода или на год. Через год американцы, англичане сделают такую же машину. Увы, таков закон инженерной работы. Обезличенность! А ведь хочется хоть где-то себя показать. Свою морду авантюриста – да, это я, Джо, авантюрист, любуйтесь! Между прочим, эта страна создана для авантюристов. Легче всего одурачить тех, кто считает себя умнее других.
По холодному лицу Андреа можно было подумать, что никакого смысла в словах Джо он не видит, но это было не так.
Приезд Аладышева, референта министра, в лаборатории восприняли как обещание визита. “Незаменимая особь, — аттестовал его Зажогин, — все знает, все может”. Белый, гладкий, словно очищенное крутое яйцо, Аладышев славился тем, что разгадывал недомолвки министра, его настроения, неясные резолюции. “Словам сопутствует поток куда более достоверной информации, — поучал он Андреа, вводя этого чужеземца в министерские лабиринты. — Вы думаете, что вам достаточно знать ваши схемы, что там и как действует? А я вас уверяю, Андрей Георгиевич, куда важнее знать, чьи дети переженились и кто с кем выпивает. Вам известно, с кем министр ездит на охоту? Кто этого не знает, тот вслепую руководит. Чтобы двигаться вперед, надо знать, кто с кем живет…”
