— Что это, Сэм? — спросила Нелли, и Сэм понял, о чем она спрашивает.
Его голос звучал грубо, как обычно, но, по крайней мере — и она догадалась, что это из опасения за ее слабое здоровье, а не из-за своего страха, — муж пытался успокоить ее.
— Ты сама знаешь, что, Нелл, — ответил он, двигаясь к кровати.
— Я хочу увидеть.
— Нет, лежи. Ночью похолодало, незачем еще и простужаться.
— Сэм, я хочу. — Она уже стягивала одеяло.
Он поспешил к ней.
— Нет, Нелли, не нужно волноваться, ладно?
— Конечно, Сэм, я и не волнуюсь. Но раньше никогда не было так ярко. Я хочу увидеть сама.
— Тогда накинь что-нибудь на плечи. Надень халат.
Халат висел на стуле рядом, и Сэм быстро накинул его ей на плечи, пока она вставала. Вместе они подошли к озаренному оранжевым светом окну.
Сэм Ганстоун ощутил, как жена напряглась под его оберегающей рукой.
— О, Сэм, так ясно! Как будто там в самом деле что-то горит.
— Ничего там не горит — в поле ничего нет. Нет, это тот самый стог, в котором отправился в преисподнюю Джордж Преддл. — Его рука крепче обхватила жену. — Что происходит, Нелл, что творится с этим местом?
Раньше она никогда не слышала такого страха в его голосе, кроме того случая, когда доктор Степли объяснил им обоим суть ее болезни и Сэм спросил, выздоровеет ли жена. Ее рука, скользнула по его спине, и Нелли взглянула мужу в лицо. Увидев играющие в его глазах языки пламени, она содрогнулась.
Когда из призрачного огня послышался тихий, но жуткий смех, Сэм Ганстоун увел жену от окна. Он подвел ее к измятой постели и помог лечь, потом сам лег рядом и накрыл их обоих с головой одеялом.
Давно уже они так крепко не прижимались друг к другу.
Рут Колдуэлл не спалось в ту ночь.
Она лежала в постели, дверь в спальню была открыта, так что через нее проникал свет, но свет какой-то странный, который создавал тени, а не освещал предметы. В комнате было холодно, но не поэтому Рут застегнула ночную рубашку до самой шеи, ведь вечером, когда она ложилась, было тепло, даже душно — она оделась так, потому что стыдилась своего тела.
Уткнувшись в ткань, мокрую от слез, пролитых в долгие ночные часы, Рут лежала на боку, свернувшись, почти в позе зародыша Мать и младшая сестра Сара спали вместе внизу, в комнате родителей, утешая друг друга, потому что Ролфа Колдуэлла накануне днем забрала полиция. Рут не захотела присоединиться к ним, и мать не стала настаивать. Вчера, когда полицейские увели папу, Рут была уверена, что уловила в глазах матери упрек, словно та обвиняла ее в этом аресте. Взгляд был мимолетным, упрек не был выражен вслух, мать отвернулась и наклонила голову, но не произнесла слов утешения или понимания.
А Рут тогда — и все время с тех пор — отчаянно требовалось и то и другое.
Это по ее вине Дэнни Марш попал в больницу, обезображенный и еле живой, это ее вина, что папу посадили в тюрьму и обвиняют в покушении на убийство. Ее вина, потому что это она, ее неспокойная совесть вернула Манса и ее истерика сбила с толку отца. Когда Рут приковыляла домой в растрепанной одежде, с исцарапанным лицом, кровоточащими руками, с разбитым, распухшим лбом, из ее бессвязных слов он смог разобрать лишь имя Дэнни и разъяренный бросился прочь, не обращая внимания на ее мольбы остаться с ней. Он поехал в деревню и разыскал бедного, несчастного Дэнни…
Рут вцепилась зубами в рубашку, чтобы сдержать рыдания. Почему этого нельзя остановить? За что ей такое наказание? Нет, не ей — наказаны ее отец и Дэнни… Но они не виноваты в том, что произошло столько лет назад. Это ее вина., ее вина., ее мерзость…
В расстроенных чувствах, ненавидя себя, она дрыгнула ногой на кровати и со всей силы ударила кулаком в подушку. Потом выпрямилась и легла на спину, вся напрягшись, одеревенев, мрачные мысли мучили ее. И она не сразу заметила, что в комнате не просто холодно, а прямо-таки мороз, и, будь посветлее, стал бы виден пар изо рта. Но холод исподволь просочился в кости, и в конце концов Рут заметила его. А также заметила прокравшееся в дом зловоние.
Это был тошнотворно-сладковатый аромат разложения и гниения, смрад, всегда приходивший вместе с Мансом…
Она не шевелилась. Ее охватил страх, разрывающий душу, ужас, сковывающий все члены. Девушка раскрыла рот, чтобы позвать лгать или просто закричать, но горло тоже сдавило. В местах синяков ее тело зудело, и вся кожа покрылась пупырышками, затвердела…
Рут не увидела его, потому что не хотела отрывать глаза от потолка. Сначала она почувствовала его присутствие, потом краем глаза уловила движение теней. Но даже когда темная масса стала красться к ней вдоль кровати, она отказывалась взглянуть, так как знала, что на сей раз это не просто видение, не просто нематериальная тень из кошмара, а теперь это имеет форму, материю, силу.
И Рут знала, что этот паралич вызван ею самой, что если бы она действительно захотела — если бы имела мужество для этого, — то ничто бы не удержало ее здесь против ее воли. Но правда, которую нельзя было отрицать, заключалась в том, что Рут предпочла замереть. Потому что если она двинется — на миллиметр, на дюйм, — Манс очень, очень рассердится, как он сердился много лет назад, если она отстранялась или боролась во время их игр, грязных, тайных игр…
Он был рядом, она чувствовала у себя на щеке гнилостный запах, исходивший из мокрых, порочных губ. Все жилы в ее теле закаменели, нервы натянулись, шея вдавилась в подушку, в горле застрял крик. Судороги волнами пробегали по телу, каждая часть которого трепетала от омерзения. Рут почувствовала тяжесть на кровати; вот что-то скользнуло под одеяло.
А потом холодные, безжизненные пальцы коснулись ее тела.
Ее рот раскрылся еще шире, зубы оскалились, затылок вжался в подушку; но крик так и не вырвался.
Холодная рука скользнула по животу, разложившиеся пальцы терлись о ее кожу. Они задержались там.
Веки Рут опустились, но не до конца. Ей хотелось крикнуть, позвать мать, отца, но она знала, что не может. То, что происходило, было слишком постыдно, слишком гадко… слишком… тайно. Они не должны знать, не должны узнать.
Она ощутила, как рука, теряя кожу и крохотные кусочки прогнившей плоти, пробирается выше. Пальцы медленно, лаская, проползли по ребрам и задержались перед холмиком груди.
Его вонючее дыхание участилось, и она ощутила мерзкое зловоние на своей щеке и шее.
Рука поднялась, мертвые пальцы сомкнулись вокруг затвердевшего соска. Рут задохнулась, когда рука превратилась в клешню и сдавила мягкую плоть вокруг выпрямившегося бугорка так, что боль вскоре стала невыносимой. Но девушка по-прежнему не могла пошевелиться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
