– Если ты, стерва, сдашь меня, я не знаю, что с тобой сделаю!.. – прошипел он шепотом.
– Да кому ж ты нужен. И как я могу тебя сдать, если даже не знаю твоего проводника и каким путем вы пойдете?
Проводница внимательно глянула на нас и крикнула:
– Граждане, вы заходите? Мы отправляемся через минуту!
– Беги, предатель. Маменькин сынок!
Он хотел сказать что-то, но не сказал и пошел к вагону, стараясь не выпускать меня из виду и держа руку в правом кармане дубленки. Его лоб и нос блестели от пота, который лил с него буквально градом.
Проводница с интересом проводила его взглядом: высокий, молодой, красивый, в модном прикиде, богатый. Да уж, Кирилл быстро утешится – хотя я была почему-то абсолютно уверена, недолго ему оставалось гулять на свободе.
А мне, разумеется, было горько оттого, что он обманул меня. Однако одновременно я вдруг испытала удивительное облегчение. Небывалую легкость – какой я не чувствовала с того момента, как освободилась с «химии». Отчего? – спросила я себя. И, следуя по перрону к метро, сама же себе ответила: оттого, что Кирилла больше не будет в моей жизни. Что мне не придется отныне делить с ним кров, постель и еду. И обтяпывать темные делишки.
И еще я чувствовала, как отлегло от сердца – потому, что не надо ехать в Ленинград, а главное, пытаться нелегально переходить границу. Я поняла, что с самого начала не верила в эту авантюру и пошла на нее только потому, что меня убедил Кирилл. Я уверена (и в глубине души, оказывается, всегда была уверена), что ничем хорошим эта затея не кончится. Советский Союз – такая большая и хорошо охраняемая страна, что для того, чтобы скрыться, нужно ни в коем случае не бежать на Запад – а, напротив, на Восток. Я почти не сомневалась, что Кирилла возьмут где-нибудь там, в чухонских лесах. И если б я была с ним – взяли б и меня. А это преступление почище всех прочих будет – измена родине, вплоть до расстрела.
Я перешла на Ярославский вокзал и стала изучать вывешенное прямо на улице расписание. Вот, Восток – другое дело! Тюмень. Чита. Красноярск. Архангельск. Вот в каком направлении надо сваливать, чтобы по-настоящему спрятаться!
У меня, считай, нет документов? Не беда. Я еще очень молода и хороша собой. Меня разыскивает милиция? (А она меня разыскивает – если я не ошиблась в том мужике, что сегодня входил в наш двор. Или будет разыскивать после того, как возьмут Кирилла.) Ну и что? В нашей необъятной стране, занимающей одну шестую часть суши, полно мест, где вообще нет никакой милиции…
…И уже через сорок минут я сидела на нижней полке купейного вагона в поезде, который уносил меня на Восток. Я проверила в туалете сверток, что дал мне на перроне мой предатель-подельник: ровно пять тысяч рублей, хорошая сумма, надолго хватит.
Сердце мое было открыто для новой жизни, для новых встреч и побед. Лишь одно меня язвило и мучило: нет, не предательство Кирилла. Относительно его – ничего, кроме счастья оттого, что мы больше не увидимся, я не испытывала.
Нет, я вдруг подумала о другом. Почему милиция так быстро вышла на наше убежище на улице Герцена?
Ведь никто не знал, что мы там скрываемся.
Никто – кроме Ванечки Гурьева.
И человек с породистым лицом ищейки пожаловал в наш дом и осматривал машину после того, как он, Ваня, побывал у меня в гостях.
Неужели меня предал и он? Мой самый любимый, чистый и романтичный? Не может быть! А с другой стороны – кто, кроме него? Вот эта мысль – о предательстве Ивана – и язвила меня больше всего.
В окне вагона я разглядела собственное отражение, а если прислониться лбом к стеклу, можно было увидеть необозримые снежные просторы и, кое-где, редкие-редкие огоньки.
Наши дни
Полковник милиции в отставке
Павел Савельевич Аристов
Свои заметки, теперь переделанные в мемуары, я в основном написал тогда же, по горячим следам, в январе восемьдесят четвертого, а теперь просто отредактировал. Но что же случилось дальше? Чем закончить мне свою печальную повесть? (Печальную оттого, что я, хоть и установил преступников, однако не арестовал их.)
Засаду мы сняли аккурат тридцать первого декабря восемьдесят третьего. Она оказалась в итоге бесполезной. Преступники в эту ловушку не попались. Преступницу, Наталью Рыжову, и ее подельника, Кирилла Воробьева, объявили во всесоюзный розыск.
А сразу после того, как наступил новый, тысяча девятьсот восемьдесят четвертый год, и мы второго января вышли на работу, появились кое-какие приятные вести по данному делу.
Наши соседи с Лубянки взяли двоих граждан при попытке перехода государственной границы. Одним из них оказался некий ленинградец, в прошлом старлей, проходивший службу в погранвойсках КГБ СССР в Выборгском районе и уволенный по состоянию здоровья. Служил он на заставе, на границе с Финляндией, а после увольнения занялся, по агентурным данным, преступным промыслом: помогал за огромную мзду в инвалюте всяким диссидентам и глухим отказникам нелегально пересекать границу и уйти на Запад.
Его взяли с поличным.
Его клиентом оказался не кто иной, как мой подозреваемый Кирилл Воробьев. При нем была крупная сумма американских долларов, а также несколько дорогих драгоценностей, похищенных из квартир Степанцовой и Солнцева.
В итоге мне пришлось передать в комитет свое дело по разбою в Люберцах и поджогу в Травяном. (Дела по огнестрельному ранению директора универмага, похищению ребенка и тяжким телесным повреждениям майора Верного так и не были возбуждены.)
Кирилл Воробьев, говорят, во время процесса искренне раскаялся и охотно давал признательные показания, изобличавшие не только его самого, но и подельницу. Однако он сам не знал (и подозревать его во вранье не было причин), куда она подевалась. Девушка по-прежнему числилась во всесоюзном розыске, и ее местонахождение оставалось неизвестным.
В конце концов ее осудили заочно, а на скамье подсудимых сидели только Воробьев и бывший пограничник. Процесс был закрытым. Пограничник получил пятнадцать лет лишения свободы, Воробьев – двенадцать, а девушка – восемь.
Однако, насколько я знаю, Рыжову так до сих пор и не нашли, и как сложилась ее дальнейшая судьба, мне неведомо.
А жаль! Я бы с удовольствием встретился с ней. Она ведь не просто, как свидетельствует ее дело, была умницей, но еще, если судить хотя бы по одной-единственной ее фотографии, черно-белой, три на четыре, в личном деле (которую я взял в отделе кадров в универмаге «Столица»), настоящей красавицей. И теперь, когда давным-давно истек срок давности ее противоправных деяний, я иногда думаю, что был бы не против посидеть с ней тет-а-тет, почаевничать и вспомнить минувшие дни, когда мы волею судьбы оказались по разные стороны баррикад. Оказались противниками, соперниками…
А ведь она – чего уж там греха таить! – вышла из того давнего противоборства победительницей.
Наши дни
Иван Гурьев, беллетрист
Я не дождался вежливых девяти утра, чтобы позвонить Сашеньке.
– Что случилось, Иван? – спросила она мягким влажным голосом – спросонья.
– Разбудил?
– Да. Сегодня воскресенье, если ты не заметил. Отоспаться хотела.
– Прости-прости-прости. Мне срочно нужен телефон Аристова. И адрес.
– Аристов? А кто это?
– Автор мемуаров. Ты мне их давала читать, на рецензию.
– А что случилось?
– Неважно. Давай побыстрее, ладно?
– Ну, хорошо.
Сашенька явно обиделась. Еще бы: позвонил ни свет ни заря – и ведь не ради того, чтобы позвать куда-нибудь или в чем-нибудь объясниться, а вот приспичило узнать телефон какого-то графомана – я ему прислуга, что ли, чтоб со мной так бесцеремонно обходиться?
Однако телефон бывшего майора нашла. Отыскала даже адрес. Спросила:
– Может быть, все-таки расскажешь, отчего такая спешка?
– В другой раз.
– Ну ладно, – сухо ответствовала Сашенька. – У тебя все?
Не было ни желания, ни сил каяться перед ней и извиняться, я только буркнул:
– Пока да.
Судя по первым цифрам телефона, проживал Аристов все в том же Конькове, что и двадцать шесть лет назад.
И если тогда он был майором, значит, годков ему в ту пору было около тридцати пяти. Стало быть, нынче – около шестидесяти. Крепкий еще возраст. И раз мемуары написал, следственно, и поговорить со мной сможет. Я только молился, чтобы сейчас, июльским утром, Аристов не пребывал где-нибудь на даче – на своих облагороженных шести сотках, пожалованных ему государством за верную борьбу с преступностью.
Но у Павла Савельича дачи, слава богу, не было – а может, его привела в столицу пенсионная или больничная надобность. Или помыться бывший майор приехал.
Он ответил сразу, со второго гудка.
– Павел Савельич?
– Это я.
Я представился:
– Автор детективов Иван Гурьев.
– Иван Гурьев? Вы? Что привело вас ко мне?
В голосе Аристова звучали недоумение, робкая радость и надежда. Поразительно, как одинаковы люди! И насколько они не меняются с возрастом! Я точно так же чувствовал себя в свои двадцать, когда мне домой позвонил редактор журнала «Гаудеамус» и равнодушным голосом сообщил, что они собираются напечатать мой рассказик «Враль»…
