Он вытащил пачку каких-то — рижских, что ли, — сигарет в яркой глянцевой упаковке, блеснувшей в полумраке, распечатал ее, сунув целлофановую хрусткую обертку в карман, и усмехнулся своей педантичной аккуратности.
— Простите, товарищ генерал, — услышал он за спиной голос этого настырного полковника. Он обернулся. Царев смотрел на него с откровенной неприязнью, которую не только не скрывал, но и скрывать не желал, и генерал почувствовал нарастающее раздражение — и вдруг увидел глаза, увидел глубоко спрятанное, но почти невыносимое страдание, увидел такую глухую, загнанную в себя боль и тоску бессильного ожидания и надежды, что даже испугался — он уже видел такие глаза! Тогда, в той землянке, перед вылетом. Та же боль, та же надежда...
Он чуть помедлил, потом грубо задавил нераскуренную сигарету прямо о пачку, с хрустом пачку смял в кулаке и, сунув кулак в карман, резко отвернулся к окну.
Царев шагнул мимо него в двери и замер там, в проеме, к чему-то прислушиваясь.
Тихо попискивал где-то недалеко то ли пеленгатор, то ли иной какой-то аппарат; еле слышное гудение кондиционеров убаюкивало, успокаивало; от прогревшихся панелей аппаратуры струился мягкий сухой воздух, чуть пахнущий теплым маслом и неуловимым, сложным ароматом прогретой электроники: пряным запахом изоляции, чуть кисловато — теплым металлом и пластиком, немного душно — красками и лаком.
Далеко, на краю аэродрома, заурчал мотор автомобиля и стих.
Полеты давно были закрыты. Все экипажи, успевшие вернуться до рассвета и подхода тумана, давно приземлились; но многим экипажам полка пришлось сесть на разных аэродромах, потому что здесь навалился такой туман, что ни о каком посадочном минимуме не могло быть и речи.
Кругом лежала тишина — вязкая, как этот туман. Где-то позванивал металл.
«Странно, — подумал Царев, — почему писатели утверждают, что в тумане звуки глохнут? Наоборот, в тумане все слышно намного отчетливее и дальше — вот как сейчас. Капли воды передают звук — плотность и все такое. Физика... Надо же, чего только в голову не лезет! Но что делать, что можно еще предпринять? Время идет, время! Тикают часы, стекает в пустоту жизнь, и не одна жизнь... Что, что тут еще можно предпринять?»
Ждать? Пока только ждать...
Он стоял в дверном проеме и слушал туман. Он слышал во влажной тишине свое дыхание; он слышал, как размеренно и неутомимо, не поддаваясь панике, постукивает сердце: оно тоже отсчитывает секунды, секунды его жизни. Течет время — бежит, струится, скользит, извиваясь на зигзагах ускорении, тонкая ленточка, вот-вот порвется...
Но как же тихо кругом!
Аэродром жил, но не обычной своей хлопотливо-раскаленной и в то же время размеренной, расписанной до секунд жизнью; нет, аэродром — многокилометровые сплетения рулежных дорожек, бетонные полотнища взлетно-посадочных полос основных и мокрый, блестящий гравий запасных, гулкие, неярко освещенные ангары, тщательно охраняемые склады горючего и смазочных материалов и боепитания с мокрыми, тяжелыми полотнищами «НЕ КУРИТЬ!» и тяжко провисающей колючей проволокой, склады летного снаряжения и продовольственных продуктов, бетонные хранилища парашютов и приборов, арсеналы, пекарни и мастерские, энергостанции и прожекторные установки, тиры и учебные классы, комнаты отдыха и караульные посты, утонувшие в лесу приводные станции и бесшумно и безустанно кружащиеся на взгорках радарные установки, метеостанции, казармы, столовые, автогаражи, бани, тренажеры и спортплощадки, пожарные и санитарные части, весь гигантский, невероятно сложный, похожий на отлаженные часы механизм, и не механизм даже, а необыкновенный, фантастический живой организм, циклопическое животное, — аэродром лежал, неслышно дышал в тумане и ночи, затаившись и прижавшись к земле в ожидании.
Царев поднял руку, глядя в тускло отсвечивающий фосфорной зеленью циферблат часов. Он старательно, стараясь быть разумно-спокойным, в который раз вспоминал технические подробности энергосистемы Ту-16, хотя в КДП находился уже который час инженер полка, и тут же был механик-приборист кучеровского корабля, и томился в ожидании техник по электрооборудованию; Царев вспоминал все параметры генераторов и возможности аккумуляторов, потребление питания бортовой сетью — основной и аварийной, высчитывал, прикидывал, что сумеет и чего не сумеет Кучеров на самом минимуме пилотажных приборов; и верил, истово, упрямо верил в мастерство Кучерова, в его умение и инстинкты летчика, в его мужество, самообладание и честность человека и офицера. Ведь учили же, учили — и он сам учил других...
Сделано все, что можно было сделать. Сейчас их встретили и повели над туманом, над циклоном. Задача ориентировки на время решена; только что ведущий пары североморцев сообщил, что Кучеров «в порядке» — идет на одном движке и при этом устойчиво держит запредельную высоту — и что Кучеров «парень что надо».
Царев покачал головой — да, парень, похоже, действительно «что надо». Но дальше? Дальше что?
Когда они выйдут к повороту домой, североморцы их оставят: они идут в точном расчете топлива. Но суть не в этом. Главное в другом.
Дальше Кучеров окажется перед нерешаемой, безвыигрышной дилеммой: либо аварийно покидать машину, либо входить на снижении в непробиваемо-мощный туман практически без приборов. Насколько он знает Кучерова, тот выберет второй вариант. Но и в том, и в другом случае шансов... А-а, ч-черт!..
Он старательно, неизвестно на что надеясь, вспоминал, сколько работает аккумулятор. Да, все верно: только двадцать — двадцать пять минут, ну, тридцать от силы. Значит, Кучерову и его экипажу будет отведено лишь двадцать минут, двадцать немыслимо кратких минуточек на снижение, расчет и выполнение посадки. В сплошном, безнадежном тумане...
Царев поднял глаза.
Проклятый климат! Проклятая погода!
...— Ну и погодка, — засмеялась Татьяна, когда они решили сдать билеты. Час назад их рейс посадили, и дальше предстояло либо ждать, либо добираться «одиннадцатым номером». Моряк, как выяснилось, морской пограничник, командир сторожевого корабля, категорически заявил, что это может быть надолго, и посоветовал сейчас же сдать аэрофлотовские билеты и мчаться на вокзал — тогда они как раз успеют на вскоре уходящий удобный поезд.
— Нормальная погода! — отрезал он, — Вот когда вы увидите наши места... Сказка!
Она вздохнула:
— Уже сказка, Сережа, добрых половина суток сплошная сказка.
Он искоса глянул на нее:
— Ладно, пойдемте к кассе возврата. Я уже очередь занял. А то не успеем.
И когда они ехали в такси на вокзал, он, глядя на серые дома Задвинья, тускло поблескивающие в тумане, уверенно сказал:
