готов пожертвовать всем остальным.
— Плащ не забудь, — подсказал я.
— А?
— Говорю, плащ надень. Чтобы твой неуместный наряд не по размеру в глаза не бросался.
Он послушно набросил на плечи воинский плащ, и мы бесцельно двинулись по дороге дальше. Теплый ветер шелестел листвой, тусклые фонари желтыми пятнами светились в темноте, отсвечивая в гладких булыжниках мостовой, отполированной множеством ботинок и башмаков. Из аккуратно подстриженных кустов вокруг жилых домов доносился умиротворяющий стрекот сверчков.
— Существует всего две категории людей. — продолжал между тем Оракул. Он наконец-то перестал трястись, как осиновый лист на ветру, и был теперь настроен на философский лад. — Это муравьи и фигуры. Муравьи ведут полубессознательную жизнь, подчиненную бытовым потребностям и сезонным периодам. Период роста, период брачной активности, размножения, заботы о потомстве, накопления запасов и период угасания. Они действуют согласно природной схеме и не способны ее нарушить, потому что не в состоянии осознать. Фигуры же прекрасно осознают себя и строят свою жизнь зачастую вопреки любым природным схемам, согласно своей главной ценности.
— Например? — спросил я, с наслаждением вдыхая ночной воздух.
— Существует всего четыре типажа фигур мужского пола. Первый — это слуга, или рыцарь. Люди, способные пожертвовать всем ради служения — богу, королю, отечеству. Чему угодно, что они сами считают куда большей ценностью, нежели собственное благополучие. Это истинные воины, жрецы, целители и все такое. Второй типаж — любовник. Тот, кто способен потерять и бога, и своего короля, и отечество если на карту поставлена жизнь и благополучие любимой женщины. Третий — это король. На самом деле довольно редкий, но очень яркий тип личности. Он готов отдать все ради себя самого. Высшей ценностью такой человек видит себя и свой статус.
— Звучит противно.
— Это если смотреть поверхностно. На самом деле люди-короли очень часто бывают полезны обществу. Считая себя высшей ценностью многие из них предъявляют повышенные требования к своему образованию и моральным качествам. Они не просто считают себя центром вселенной, а считают необходимым соответствовать этому званию. На алтарь своего статуса они приносят и личное счастье, и близких, и религию. И самих себя. Они становятся некой социальной функцией без страха и упрека, по пути теряя все, что могло бы сделать их счастливыми.
Я присвистнул.
— Вот как.
— Именно. Не стоит путать короля и муравьиную королеву, которая считает, что весь муравейник должен ей служить лишь потому, что она откладывает яйца. Понимаешь, о чем я?
— Думаю, что да. Но ты пока назвал только три фигуры. А что насчет четвертой?
— Самая непонятная для меня категория людей. И такая же редкая, как и король. Этот типаж я назвал шутом. Люди, которые живут вопреки. Они созданы, чтобы плыть против течения. Им плевать на постороннее мнение, они рискуют без повода и зачастую живут без цели. Но всегда — вопреки. Там, где они появляются, воцаряется хаос. Короли прощают им дерзость. Смиренные жрецы, столкнувшись с шутом, приходят в бешенство. Мудрецы теряют лицо, с пеной у рта обзывая их дураками.
— Славные ребята, — усмехнулся я, чувствуя скрытый намек.
— Это еще не все. Иногда случается так, что под маской шута скрывается нечто большее. А именно…
Оракул остановился. Пристально посмотрел на меня.
— А именно — карта без масти и номера. Джокер. Тот, кто наделен способностью не просто нарушать установленные правила, но и менять их. Хаос, который сеет вокруг себя джокер, похож на первобытный. Он пробуждает окружающих демонстрировать не просто какие-то низменные качества, а выставлять на обозрение истинное лицо без прикрас. Он не просто смеется, а заражает других своим безрассудством. Он ломает незыблемое, обнуляет достижения и обесценивает чужие цели, заменяя их новыми. И это — ты, Даниил.
— Я?..
— Почему ты удивляешься? Мне кажется, ты уже давно понял, что с тобой что-то не так.
— Я думал, это следствие влияния Фортуны.
— Все наоборот. Ты стал джокером не из-за ее благословения. Это она благословила тебя потому, что ты — джокер.
Я задумчиво потер щеку.
— Ну не знаю… Может быть.
Я пошел было дальше, но Оракул коснулся моей руки, чтобы я остановился. И, приблизившись, уставился в упор, глаза в глаза.
В одно мгновение нелепое одеяние, щуплое тело юнца и смешная наивность божества, неприспособленного к жизни во плоти — все это перестало иметь значение. Исчезло. Растаяло. Так же, как и очертания города вокруг.
Я видел перед собой белые глаза вечности. От прикосновения энергии Оракула у меня в груди стало холодно, а по коже пошли мурашки.
Мы будто очутились где-то на краю мира, между землей и бесконечным звездным небом.
— Я не должен говорить тебе этого, — сказал Оракул. И хотя голос его звучал очень тихо, я отчетливо слышал каждый звук, как если бы он исходил изнутри моей головы. — Точно так же, как ты не должен был входить в тот дом, чтобы достать для меня одежду. Но ты вошел. И я скажу. Тот, кто действительно заслуживает того, чтобы за него умереть, сам об этом никогда не попросит. Путь всегда определяет идущий. Нет ничего постыдного в том, чтобы вместо всеобщего блага тех, кто попросит твоей смерти, выбрать жизнь. Безропотно на жертвенный алтарь поднимаются только бессловесные твари и мученики. Ты — не мученик. И не жертвенная корова. Ты — джокер. Помни об этом.
Он отпустил мою руку и отвернулся.
Теплое дыхание летней ночи снова коснулось моего лица, голова слегка закружилась.
— Вот блин, — выдохнул я. — Умеешь ты, однако, быть пафосным. Аж мурашки по спине.
— А у меня как раз больше никаких мурашек по коже, — беззаботно отозвался Оракул, двинувшись дальше. — Ты был прав — хорошее мытье помогает.
— Еще есть научись нормально, и тебе вообще понравится, — усмехнулся я, пытаясь прийти в себя после услышанного. Что он вообще хотел этим сказать?
Я покосился на бредущего рядом со мной Оракула.
И ведь спрашивать бесполезно. Все равно не скажет больше, чем сам захотел. Вот любит же он нагнать мутной пурги, а ты потом думай.
Остается только попробовать спросить про кое-что другое. Или, скорее, про кое-кого.
Не сговариваясь, мы свернули с освещенной улицы в узкий переулок, ведущий к маленькому садику с колодцем. Сладкий запах цветущей сирени здесь был гуще, а тишина — почти абсолютной. Будто город вымер, и остались только мы вдвоем, я и Оракул.
—
