ЕВРОПЕЙСКОЕ ПОКОЛЕНИЕ БУДУЩЕГО уже выведено. Но пока ещё находится на две тысячи метров выше нас, откуда оно снисходит до нас на своих дельтапланьих этажерках, а ангелы яростно швыряют им вдогонку камни. Потом оно покажет нам, что у него внутри, когда обрушится в водопад, полопается и его рассеянные внутренности разнесёт словно рукой случая, это не требует особого воспитания. На самом деле поразительно, что есть ещё юнцы, которые не скачут туда-сюда на сноубордах в скорлупках темподрома и не переносят туда-сюда силу тяжести, смеясь от мнимой силы, которую можно узнать только по её действию, — потроха для пса преисподней Цербера, который гонится за ними, вывалив язык, и подлизывает их остатки: эта альпийская долина — сверхзвуковая чаша, из которой выбрасывает человеческий попкорн и снова забрасывает туда, пока гора, в конце концов, не набьёт им свою глотку. Последний взгляд вверх: вселенная только начало всего, а человек — начало того, чем он станет, если хорошо потренируется. Ну, послушайте, мои дорогие молодые, сейчас будет говорить пастор Август П., ведь ничего, что вы опять в улёте! Всё образуется! И всё же это не изменит того обстоятельства, что вы, спортсменки и спортменисты, не вечны и преходящи. Но можно утешиться тем, что и сын одного безымянного человека, далее для краткости именуемый сыном человеческим, был способен к страданиям и стал возникать вечно, безвременно, без воли и без плана. Не забудьте, пожалуйста, и вот о чём: последний вагончик канатной дороги отправляется в шестнадцать тридцать! После этого вы можете ещё два часа валяться в снежной котловине с отвесными стенами, демонстрируя ваши одеяния, отшлифованные за всю вашу жизнь, — потому-то ваши штаны так блестят.
Карин Френцель, мать называет её сегодня дикой и невоспитанной, но она скорее тихо, чуть ли не на цыпочках, подсеменила под колоколом своей баварской юбки поближе к машине. Помедлив, она протянула руку, незаметно, поскольку мать со смертельной отвагой ринулась в водоворот поистине одностороннего разговора с одной совершенно чужой ей женщиной, и теперь её швыряло с одного мусорного отвала на другой — и так до конечности, но она этого не замечала; мать ведь не замечает даже, хорошо ли сидят её мозги или набекрень, так она увлечена потоком мыслей и так утлы её лодочки — таков уж её чин, что она повышает голос лишь на одного человека, остальные не подчиняются её пению и поспешно расходятся. Никто не замечает, что госпожа Френцель-мл. коснулась дверцы кончиками пальцев, это прорыв, который подобает, пожалуй, самым сильным мужчинам среди постояльцев, а женщины должны разве что мазь поверх него намазывать и разглаживать. Проникновение, этот груз ответственности промеж плеч, разрешено только господину над коробкой скоростей, тому господину, который согнёт в бараний рог промеж ног любую машинку, только надо её туда вначале залучить. Едва к блестящей дверце прикоснулись, как что-то утекло, а именно грязный, тёмный ручеёк; женщина пронзительно, преждевременно крикнула: кровь! Но это тут же вызвало смех, ибо то оказался рой насекомых, нет, стоп, это крылатые муравьи! Как они проникли сквозь запертость и полировку? Это покрытие кажется таким гладким, но, опять же, похоже на сеть, через которую такие и подобные им существа проскальзывают в элегантном падении, чтобы запутаться там, и это в такое время года, ведь обычно они роятся в июне, хотя мне-то какая разница? Живое тёмное пятно кишащих насекомых, которые натыкаются друг на друга своими сверкающими на солнце крылышками, новенькие существа, которые плотной гроздью повисли на дверце. И всё новые пробиваются наружу, это как мокрота, даже противно, их нежные крылышки как будто выступают против дождя, который они же сами и есть и который вместе с тем ещё только грядёт; они натянулись, как парус, эти засечённые насекомые, солнце кажется согласным, потому что сдаёт им последний блеск, первые уже разобраны, следующие кишат на взлётной полосе, тогда как авангард уже взлетел; они захватывают воздух как придётся, а люди с облегчением смеются (неужто эти твари запечатывали дверцу наподобие живой изоленты?), провожают их глазами, но при этом вдруг становятся снежно-белыми, как кучевые облака, потому что это же уму непостижимо, что вытворяют эти твари. Рой рыщет туда, сюда, замирает, ищет; молодые кожаноштанишники, эти новобранцы, которые, однако, тотчас (большой челов. успех) произвели на нас впечатление, возвели глаза к небу — кажется, этот мяч из насекомых заигрывает с ними — и отпасовывают рой своими обресниченными взглядами: не шевелясь, они глядят в его гущу, и всё облако летучих муравьев входит в штопор, они падают в кучу, сбиваются в ком, как будто они, множество этих милых ползунков, которые обычно ползают только по полу, приняли единственно твёрдое решение, и вот они падают, сжавшись в камень, с неба, уже больше не имея ни воли, ни представления. Органический ком упал наземь и распался на кучу частиц золы; больше не найти ни одного существа, даже если порыться в куче носком ботинка, что некоторые особо любопытные и сделали, конечно, я вижу: натуралисты-любители выходят на арену и исследуют этот феномен, и точно — больше ни одного муравья. Этот мирный, наслаждающийся отдыхом клан — большая редкость, когда он вечером, клубясь вокруг домов туманом, вдруг распадается в ничто, как пыль, как пепел, как ошмётки сажи.
В то время как люди пялятся то в воздух, то в землю и не могут найти у природы концов, кроме того, что природе самой скоро конец — избегайте пластиковых отходов, иначе мы все в своих плавких рубашках сгорим, под яркими картинками сыров, — одна из рук Карин опять потянулась к дверце, на сей раз незаметно для других. Мягкий приём, цветы и фрукты поднимают головки, огород выдавливает плоть из земли, она отжимается, лавка мясника, которая снова получила товар; и осторожно, как будто этот спортивный «БМВ», вылезши на берег после резвых сажёнок кроля, которому обучил его прежний хозяин, мог в последний момент развернуться и утащить Карин за собой в глубину или хотя бы перед своим уходом в другое измерение укусить её за руку, Карин Ф. отступает назад и позволяет этой форме подвернуться ей под руку и доверчиво приникнуть головой. Эта исконная баварская форма, тоже одна из форм — таких как кубик, октаэдр, пирамида, не забыть ещё про керамиды для кожи, целую формацию (для самозащиты), — в которые человек, может быть, перейдёт, когда станет пеплом или другим каким образованием из тех, что содержатся в чёрточке йоты: эта баварская машина просто мечта, чистое «наше всё», вот что я хотела всем этим сказать. Сделай паузу! Высший разум, должно быть, присущ этому металлу, в который дунь — и он издаст глухой, тщедушный (всё же он ещё не ожил, металл наших щёк, так что продолжайте усердно наглаживать и накрашивать!) звук, труба, в которую попала вода; это так же непостижимо, как заблуждения, которые всё время порождают женщины, непостижимо, как все люди, какие есть; итак, тут дверца раскрывается; должно быть, кто-то сосчитал наоборот в basso continuum, и время записалось обратными цифрами, которые оглядываются на то, что было, но чего не могло быть никогда: на множество мёртвых, которые на совести времени и которые пока ещё очень слабо организованы. Кто должен представлять интересы мёртвых? Я, наверное, снова сменила ориентацию в этом образовании, но ничего, ценные участки земли отходят назад, как будто Новое Вожделение не выставило их на передний план; ну, вперёд, на штурм дверцы, и смерть холодным закускам! Всё, что было здесь накрыта, вы можете теперь истребить, господин Нижнепалатник, он же Торговопалаточник!
Ледяным дыханием повеяло, речи окружающих сладострастно выплюнули его, как рёбрышко мужчины, который стал женщиной, которая, опять же, произвела на свет целый ряд мужчин: зевак, которые, суетясь и пуская слюну, подступили вплотную. Нечто самовозникающее, должно быть, угнездилось здесь на зимовку и принесло с собой и завело свой собственный генератор, свой дух творения. Человек приходит из другого человека и отделяется от него, одним ударом делится и тут же начинает распадаться. От вина, которое рождается и умирает в наших глотках, можно отказаться. Но и мясо разлагается, хотя в супермаркетах так часто подделывают срок его годности, переводя стрелку, что в конце концов она оказывается у начала времён, когда это бедное животное ещё не родилось: в этом «БМВ» сейчас остро пахнет мясом, это не падаль, это тёплый, пресный, настоянный запах мяса, какой исходит от мясной палочки Моисея, от которой преображаются тела, они становятся больше, так что никто не замечает, что оба молодых мужчины в своих вручённых кожаных штанах запустили в эти штаны руки и нежно, осторожно по себе прохаживаются; иногда они возвращаются назад по одному и тому же месту и делают обход со своей мошной, при этом лучше быть голым и босым. Они вступают в давильню, где их сомнут, но ничего, они снова блудят с этим заблудшим барашком, поглаживают его против шёрстки, спешить некуда, они ведь не марш-бросок совершают по своему бесколпачному детороду, который, вообще-то, нуждается в лучшей защите. Дверца машины распахивается: плотно укутанная сама в себя, вся в густых потёках, как от талого мороженого, вываливается целая гора из плотских удовольствий. Нам представляется случай поговорить об этом, но мы его не воспринимаем. Острый женский голос прошивает её памятник самой себе и ещё добавляет несколько острот. Другие молчат как местоимения собственных страхов, которые они больше не могут вспомнить, будто и они были сформированы волшебной палочкой, выношены и потом грубо выставлены из материнской палатки, платья для беременных. Их тайну нельзя истолковать словами, хотя они вполне нормальные люди, каких миллионы, даже миллиарды кругом. Такая великая тайна каждая, каждый из них. Ведь пока мало чего видно, поскольку Карин заслонила собой вид внутрь машины, она нагнулась через пассажирское сиденье, снаружи видны только её баварский зад и кряжистые ноги. Слава власти, вход бесплат- ный — можно рассмотреть эту опустевшую ракушку Shell, нет, не опустевшую, бак ещё наполовину полон. Есть там кто-нибудь? Чей брат, чья сестра закупорены здесь и снова освобождены? Явление имеет, как правило, некую форму, а именно: форму проявления невидимого. Как если бы каждый мог отбросить на стену своё собственное телевизионное изображение, словно тарелку, полную еды, и увидел бы там нечто, чьё имя он не в состоянии назвать. Может, станем на мгновение женщинами, коль уж мы разрешились от бремени! И явилось существо, которое лишь в немногих местечках называется мягко, я совсем не имею в виду: в немногих местах, как то:…
