Для царицы эта похвала — своего рода voxpopuli[13] — значила больше всех пересудов, и Распутина она вводила в святая святых — в воспитание дочерей, ставя своего Друга им в пример и превращая его в своеобразный педагогический эталон.
«Прежде всего, помни, что ты должна быть всегда хорошим примером младшим, только тогда наш Друг будет тобой доволен», — писала она старшей дочери Ольге 11 января 1909 года. И ей же 16 февраля: «Учись послушанию, пока ты еще мала, и ты приучишься слушаться Бога, когда станешь старше; мы должны слушать Друга, а это часто очень трудно, но нас приучают к этому в детстве».
Распутин был даже в курсе сердечных увлечений Великой Княжны.
«Я хорошо знаю о твоих чувствах к… бедняжке, — писала ей мать 6 декабря 1910 года. — Старайся не думать о нем слишком много, вот что сказал наш Друг».
Если исходить из того, что сибирский странник был совсем не таким человеком, каким он представлялся Государыне, и его вводящая в соблазн репутация имела под собой основания, можно сделать вывод, что привлечение его к воспитанию царских дочерей было не только ошибкой, но и прямым преступлением. И по Двору стали ходить слухи о том, что странник входит в комнаты к царским дочерям, когда те не одеты, или того больше — купает их в ванной. Дело тут не только в том, что это чушь и клевета. Четыре Великие Княжны и Наследник — и сегодня этого не станут отрицать ни самые яростные противники Распутина, ни те, кто недоброжелательно относится к Государю и Государыне — были образцом христианского воспитания, и общение с Распутиным, пример Распутина, беседы с ним — все это никакого вреда их душам не принесло. Эта святыня была непоругаема. И соглашайся или не соглашайся с тем, что Распутин поворачивался к Царской Семье лучшей стороной своей души, для Великих Княжон он точно умел находить удивительные слова:
«Дорогая жемчужина М! — писал он Великой Княжне Марии Николаевне. — Скажи мне, как ты беседовала с морем, с природой. Я соскучился о твоей простой душе. Скоро увидимся. Целую крепко. Дорогая М! Дружочек мой! Помоги вам Господь вынести Крест с премудростью и веселием за Христа. Этот мир как день, вот и вечер. Так и мир суета».
«Миленькие дети! Спасибо за память, за сладкие слова, за чистое сердце и за любовь к Божьим людям. Любите Божью природу, все создание Его, наипаче свет. Матерь Божья все занималась цветами и рукодельем».
Кто бы ни подвергал литературной обработке его мысли, в них слишком хорошо чувствуется тот самый человек, о котором писал митрополит Вениамин: он был точно натянутая струна, лицо, обращенное ввысь…
И все же после тревожных сигналов, идущих из окружения либо Столыпина, либо Великой Княгини Елизаветы Федоровны, для проверки доказательства или же опровержения слухов о недостойном поведении Распутина-Нового в Покровское было отправлено два «царских посольства». Одно из них возглавил епископ Феофан, другое — Вырубова. Какое из них было раньше, сказать трудно, но если исходить из того, что Царица более доверяла Вырубовой, то логично предположить, что она первая и поехала. Ричард Бэттс датирует миссию Вырубовой 1908 годом, А. Амальрик — 1909-м.
«Хотя, как я сказала, Ее Величество доверяла ему, но два раза она посылала меня с другими к нему на родину, чтобы посмотреть, как он живет у себя в селе Покровском. Конечно, нужно было выбрать кого-нибудь опытнее и умнее меня, более способного дать о нем критический отзыв; я же поехала ни в чем не сомневаясь, с радостью исполняя желание дорогой Государыни, и доложила, что я видела, — писала Вырубова в мемуарах. — Поехала я со старой г. Орловой, моей горничной и еще двумя дамами. Мать, разумеется, меня очень неохотно отпускала. Из Тюмени до Покровского ехали 80 верст на тарантасе. Григорий Ефимович встретил нас и сам правил сильными лошадками, которые катили нас по пыльной дороге через необъятную ширь сибирских полей. Подъехали к деревянному домику в два этажа, как все дома в селах, и меня поразило, как зажиточно живут сибирские крестьяне. Встретила нас его жена — симпатичная пожилая женщина, трое детей, две немолодые девушки-работницы и дедушка-рыбак. Все три ночи мы, гости, спали в довольно большой комнате наверху, на тюфяках, которые расстилали на полу. В углу было несколько больших икон, перед которыми теплились лампады. Внизу, в длинной темной комнате, с большим столом и лавками по стенам обедали; там была огромная икона Казанской Божьей Матери, которую они считали чудотворной. Вечером перед ней собирались вся семья и "братья" (так называли четырех других мужиков-рыбаков), все вместе пели молитвы и каноны.
Водили нас на берег реки, где неводами ловили массу рыбы и тут же, еще живую и трепетавшую, чистили и варили из нее уху; пока ловили рыбу, все время пели псалмы и молитвы. Ходили в гости в семьи "братьев". Везде сибирское угощение: белые булки с изюмом и вареньем, кедровые орехи и пироги с рыбой. Крестьяне относились к гостям Распутина с любопытством, к нему же безразлично, а священники враждебно. Был Успенский пост, молока и молочного в этот раз нигде не ели; Григорий Ефимович никогда ни мяса, ни молочного не ел. По возвращении я рассказывала всё, что видела"».
Сомневаться в искренности Вырубовой в данном случае не приходится: одно упоминание о безразличии к Распутину крестьян и враждебности священников (это место было использовано в приложении к докладу митрополита Ювеналия на Архиерейском соборе осенью 2004 года) уже свидетельствует об определенной объективности мемуаристки и отсутствии стремления что-либо приукрасить. Но если миссия Вырубовой убедила Царицу, то едва ли могла убедить ее окружение и тот слой людей, который со времен Пушкина повелось называть «светской чернью».
В высшем свете Распутина приняли в штыки. И даже не самого Распутина, но факт его существования при Дворе. Это следует из дневника генеральши А. В. Богданович, той самой, которая так методично записывала все гадости про Царицу Александру Федоровну и Вырубову, а теперь добралась и до их друга.
«Интересную, но и тревожную вещь рассказал сегодня Радциг, — записала Богданович 5 ноября 1908 года. — У Вырубовой огромная переписка, а письменные принадлежности всегда в большом беспорядке. Горничная ее всегда в поисках за бумагой и конвертами. Радциг сказал этой горничной, что у него канцелярия в порядке, много всего и он всегда может снабдить ее всем ей нужным. Ради этой любезности между Радцигом и горничной завязались добрые отношения, горничная пошла на откровенности. Радциг ей сказал про Вырубову, что она хорошая серьезная женщина. На это горничная начала хохотать и сказала, что она покажет ему такие фотографии, которые разубедят его в его мнении. Оказывается, что Вырубова дружит с каким-то мужиком, да еще и с монахом. И вот фотографию, на которой она снята, сидящая рядом с мужиком, и принесла горничная. Радциг глазам своим не поверил, когда это увидел. У этого мужика зверские глаза, самая противная, нахальная наружность. Эту фотографию Вырубова не держит открыто на столе, а лежит она у нее в Евангелии. И что еще печальнее, что и мужик, и монах бывают у Вырубовой при царице, когда она посещает Вырубову. Этому мужику Вырубова собственноручно сшила шелковую голубую рубашку. Часто бывает он у Вырубовой в Царском, но пока еще во дворец не показывался. В Петербурге живет он на Греческом проспекте».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
