В его существе разлита была гармония физической и нравственной одаренности, без тени болезни и надрыва».
Валентина Михайловна Лосева, первая жена философа Алексея Федоровича Лосева, хорошо знавшая церковный устав и практику богослужения, писала о том, что в Новоселове было «редкое христианское устроение личности, моральная высота, эрудиция в православной литературе, знание устава службы церковной».
Будущий мученик, епископ катакомбной церкви Марк, ныне канонизированный Русской православной церковью, Новоселов происходил и со стороны отца и со стороны матери из священнического рода. Он закончил с отличием Петербургский университет, в молодости действительно находился под сильным влиянием идей Льва Толстого, состоял с ним в переписке и даже был за распространение нелегальных брошюр Толстого арестован, а впоследствии выслан из столицы под гласный надзор полиции. В Тверской губернии он попытался организовать трудовую колонию (где, в частности, одно время подвизался будущий гонитель Распутина В. А. Маклаков). В тридцать лет Новоселов порвал с толстовством, написав Толстому открытое письмо, и сблизился с Владимиром Соловьевым, но ненадолго. Вскоре после этого он начал выпуск книг «Религиозно-философской библиотеки», и примечательно, что позднее о роли, которую сыграли эти книги в его судьбе, писал митрополит Антоний Сурожский (Блум).
Новоселов был знаком, с одной стороны, с Иоанном Кронштадтским, а с другой — с философами-богоискателями своего времени — Бердяевым, Булгаковым и Розановым, но в отличие от последних придерживался строго православных взглядов, и, как писал Бердяев, «у него (Новоселова. — А. В.) на квартире, которая производила впечатление монастырского общежития, происходили собрания, читались доклады и велись споры. Это была группировка более правая и более ортодоксальная, чем группировка Религиозно-философского общества, связанного с именем Вл. Соловьева, очень непопулярного в Новоселовском кружке. Вокруг М. Новоселова собирались люди истово православные, связанные с монастырями и пустынями, со старцами. Многие подчинили себя духовному руководству старцев, ездили в Зосимову пустынь, которая приобрела центральное духовное значение и заменила Оптину пустынь <…> православие М. Новоселова было консервативное, с сильным монашески-аскетическим уклоном».
«…прямолинеен и непоколебим, весь на пути святоотеческом, и смолисто-ароматных цветов любезной пустыни и фимиама "дыма кадильного" ни на какие орхидеи, ни на какие пленительные благовония царства грез не поменяет; а вне "царского", святоотеческого пути для него все остальные сферы — царство грез, и их горизонты, глубина и прелести — только прелесть (в аскетическом смысле)», — характеризовал Новоселова в письме к В. В. Розанову В. А. Кожевников.
3 августа 1909 года Новоселов писал Ф. Д. Самарину: «Кругом слишком сумрачно, и громы многие слышатся, и волны вздымаются, — а ковчег наш не устроен и требует внимательной, упорной и энергичной работы. Не знаю, как Вы, а я, видя, что "пашни много", в то же время чувствую, что "дня немного впереди", что впереди, как хорошо о себе в последние годы жизни выразился Влад. Соловьев, впереди "прочее время живота". Если бы Вы спросили, около чего вращается теперь моя мысль по преимуществу, если не исключительно, я твердо бы ответил: около души и Церкви. В сущности эти вещи неразъединимы. Так, по крайней мере, у нас в Православии. И это — душа и Церковь — есть то единое на потребу, к чему приложится все прочее, чему приложиться положено волей Божией. Окружающее нас — близкое и далекое — особенно и ценно, и значительно, и поучительно со стороны своего отношения к этому сокровищу, ради которого стоит продать все прочее, чтобы получить его. И хотя нависают тучи и слышны раскаты грома, я все больше и больше, — если хотите — в меру усиления грозы, — чувствую всю несокрушимость того Ковчега, непоколебимость Коего обещана нам Истинным Свидетелем, но тем ответственнее чувствуешь себя за ковчег своей души и за ковчег своей церкви, которые тогда только могут быть в безопасности, когда прикреплены надежно к Ковчегу вселенскому. Довольно тесное общение, в течение почти 1,5 лет, с протестантствующей молодежью и встреча с заграничными представителями англиканства и баптизма еще больше внушили мне уверенность в несравненной истинности нашей Церкви, несущей в себе предание Духа Истины, и сознание исключительной важности всестороннего служения Церкви. Вот на этом предмете и следует нам всем сосредоточить главные силы».
Вместе с тем, по словам Бердяева, у Новоселова «не было того клерикализма и поклонения авторитету иерархии, которые характерны для правых течений русской эмиграции. Он признавал лишь авторитет старцев, т. е. людей духовных даров и духовного опыта, не связанных с иерархическим чином. Епископов он ни в грош не ставил и рассматривал их как чиновников синодального ведомства, склонившихся перед государством».
Последнее свидетельство — при всей бердяевской запальчивости и односторонности подобного суждения о предреволюционном епископате — тем важнее, что иногда противостояние Распутина и Церкви сводят к чисто административной стороне и своего рода духовному бунту против мертвящей буквы (и то же самое говорится и про нынешнее положение дел: за Распутина-де православный народ, а против — «верхушка церкви»). Но Новоселов был меньше всего чиновником или администратором. За его спиной был очень непростой, выстраданный путь к православию, он был тоже своего рода опытным странником и даже одна из книг его называлась «Забытый путь опытного богопознания», а среди героев ее был некий странник, в уста которого Новоселов вложил такие слова:
«Когда при сем я начинал молиться сердцем, все окружающее меня представлялось мне в восхитительном виде: деревья, травы, птицы, земля, воздух, свет, все как будто говорило мне, что существует для человека, свидетельствует любовь Божию к человеку, и все молится, все воспевает славу Богу.
И я понял из сего, что называется в Добротолюбии "видением словес твари", и увидел способ, по коему можно разговаривать с творениями Божиими.
Я также опытно узнал, что значит рай и каким образом разверзается Царствие Божие внутри сердец наших».
Так мог бы написать или под этим подписаться и Григорий Распутин, автор «Жития опытного странника». Едва ли Новоселов тексты Григория Распутина читал, но, будучи человеком глубоко духовным, он мог почувствовать в феномене Распутине пародию на то, что было дорого его сердцу. Кажущаяся близость «опытности», соединенная с самыми ужасными слухами, которые Новоселов исследовал, которые проверил и в истинности которых убедился, не могла его не поразить. В марте 1910 года он начал в печати борьбу против Распутина, хотя, по воспоминаниям С. Булгакова, еще в 1907-м Новоселов в своих устных отзывах о Распутине выражал «сомнение в мистической доброкачественности этого совершенно особого человека» и «со свойственной ему ревностью о вере начал собирать материалы о нем и готовить печатное его обличение».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
