Обучение магов предполагает все то, о чем я уже сказал выше: полную и целенаправленную трансформацию человеческой природы, творчество (достижение целостности) самого себя и, наконец, достижение реальности. Такой реальностью — единственной реальностью! — Кастанеда считает «то существо, которое живет в тебе и удел которого — смерть» (оглянемся на Ницше, чтобы вспомнить нечто подобное: «”Растет что-то более великое, чем мы” — вот наша сокровенная надежда: и мы готовим для этого существа все, чтобы оно благополучно явилось на свет…»). Нужно добиться слияния с этим существом и обрести «его самосознание» — речь тут явно идет о «целостности самого себя», об актуализации энергии самости. Это достижение — «неделание самого себя». В результате такого рода нечеловеческих или сверхчеловеческих борений человеческое существо впервые становится реальным.
А на что будет способен такой сверхчеловек, этот, по существу, новый, даже сверхновый, то есть «сделавший самого себя», эволюционный вид[16]? Ответ магов гласит: он будет способен на полную, или окончательную свободу. Для описания этой свободы, вернее, ее возможности, Кастанеда предлагает нескрываемо юмористический миф об Орле, но тут же великодушно оставляет читателю право обойтись без юмора и без мифа[17], одними более или менее философскими представлениями: маг, достигший такой свободы (для этого ему надо «сгореть в огне изнутри», что на метафорическом уровне проделал и Ницше, и войти в «третье внимание», то есть полное осознание всего и вся, — чего Ницше не проделал, а проделал нечто прямо противоположное), приобщается к вечности (и тем самым по кривой каким-то образом объезжает смерть), навсегда сохраняя свое личностное самосознание.
Собственно говоря, только личностное самосознание и остается от мага в вечности — да еще способность (в которую нам позволено только верить или не верить) помещать его в любую точку любого из миров (то есть перспектив единого мира). Но, может быть, это и есть верх и цель автоэволюции человечества? Тогда речь тут идет о том, о чем она никогда еще, насколько мне известно, не шла: об изменении «вечности» (самости), самой ее природы. Ведь, приобщаясь к ней со своим сознанием, маг сообщает ей личностные черты, делает ее, «изначально» — чистое бессознательное, все более сознательной и личностной. Правда, Кастанеда об этом молчит, но, может быть, именно в этом и состоит смысл его формулировки «активная сторона бесконечности».
Человечество как активная сторона бесконечности! Какая великая задача, какой вызов! Полно, уж не иллюзия ли это, не очередной ли идеал? Предположим, что так; но зато иллюзия, неимоверно усиливающая жизнь и бесконечно привлекательная, куда более привлекательная, чем предназначенная для этого же иллюзия вечного возвращения. Она, как и учение магов в целом, явно призвана вывести человечество за пределы матрицы. Ведь доступная нам сторона ее сути — активное взаимодействие сознания с бессознательным, расширение сознания, усиление личностных аспектов самости, рост, усиление власти над судьбой путем слияния с нею, все большее продвижение к «магической» реальности как очеловеченному миру.
Это и есть «послание магов» человечеству — как и все другие послания такого рода, разумеется, пропущенное адресатом мимо ушей. Автор или авторы этого послания, кажется, не слишком-то рассчитывали тут на прямой успех. Так чего же ждать нам, пока еще немагам, предположительно оставшимся позади? И стоит ли еще на что-то надеяться, с тревогой глядя в бездну, в которую кастанедовские маги прыгают, чтобы обрести полную реальность — целостность самих себя?
Выход: О перспективах «утра богов»
…Ничего не скажешь: эта лестница в бездну оказалась все-таки вполне проходимой. Правда, мне и уцелевшим, уже очень уставшим читателям пришлось и попотеть, и натерпеться кое-где страху, и поблуждать по ее довольно сомнительным, мрачным закоулкам, там — шарахаясь от внезапного подземного огня, здесь — дрожа от ледяного ветра с высот. Проходили мы и другие, особые места, где нельзя было удержаться от смеха и чего-то вроде влаги на глазах. Точнее, можно было удержаться, но мы решили этого не делать. Кое-где мы видели развлекавшие нас маленькие сценки — то нарисованные на стенах, то разыгранные специально приглашенными актерами. И всегда — громче или тише — звучала музыка: как знать, может быть, это звучала сама лестница и попавшие в нее отголоски бездны.
Но вот лестница почти уже вся лежит за нашей спиной, и вышло так, что наш проход по ней выпрямил ее, наполнил светом и превратил в то, чем она и должна была стать по замыслу — перспективой познания мира людей, одной из его возможных перспектив. Осталось сделать еще немного шагов, со скромным грохотом обрушить несколько последних замшелых камней, и весь свет, возможный на этой лестнице, хлынет в нее из зева бездны и пронижет от входа до выхода.
Вот я стою на последней площадке лестницы и пока щурюсь от этого света и воздуха, еще не очень четко различая видные вдали очертания. Оглянусь ненадолго, чтобы попривыкли, прояснились глаза…
В ответ на свою многолетнюю жестокую обеспокоенность нынешним состоянием человечества я обнаружил, распознал и описал (будучи в этом не первым и далеко не со всех заслуживающих того сторон)европейскую психическую матрицу, этот порождающий корень и ствол всей жизни современной мировой цивилизации. Она стала первым, абстрактным «героем» моей книги — предметом внимательного разбирательства для начала с психикой вообще (я сделал это, во многом опираясь на юнговскую теорию), а потом и психологией матрицы.
Оказалось, что матрица, сущность которой состоит в узурпации сознательным «я» центрального места в психической системе, порождает иллюзорное восприятие мира, отсекает сознание от его питательной почвы — архетипического слоя психики — и тем самым обрекает его на сужение и обеднение. Она способствует форсированному росту только одной из функций сознания — хищного инструментального разума, нацеленного исключительно на эксплуатацию всего окружающего. Все остальные сознательные функции — интуиция, высшие отделы интеллекта и эмоций — оттесняются на периферию и хиреют. В результате сознание теряет связь с реальностью, душа становится одномерной, сохнет и нищает; личностное, негэнтропийное начало психики отмирает, и человек превращается в насквозь коллективное, роевое (по выражению Льва Толстого) существо, в своего рода разумное насекомое, а человечество — в песок, в пыль, в пустое, пассивное ничто. Каменеет питательная почва творчества, а вместе с творчеством отмирает культура.
Обнаружив все это, я захотел нащупать и нащупал узловые точки матрицы — высшие символически-смысловые проявления ее природы. Ими — в моей перспективе — оказались исторически ориентирующие фигуры Сократа и Христа. Эти фигуры сыграли роль искупительных жертв — в широких масштабах была предпринята бессознательная попытка выкупить право, которое сознательное «я» с его разумом присвоило себе уже и без всяких жертв, заняв не подобающее ему место в психике и попробовав освободиться от связи с архетипами. Жертвы эти не были приняты — освобождение произошло, но страшной ценой деградации психики с более или менее человеческого уровня до уровня социального животного. Лишь разум, впавший в иллюзию самостоятельности, мог бессознательно счесть, что сделка состоялась.
Выяснив это, я постарался в самых общих чертах показать естественную психическую «матрицу» — так сказать, нематрицу, а в некоторых специальных случаях — антиматрицу, и ее борьбу в истории с матрицей за целостность и сбалансированность психической системы человечества (нематрица и антиматрица в моем абстрактном изображении были теоретической моделью; на самом деле далеко не все конкретные нематричные и даже антиматричные проявления психики способны указывать и тем более прокладывать путь к реальности, но все они так или иначе поворачивают психику спиной к матрице). Оказалось — и это очевидно, — что в борьбе за человека в нем самом верх постепенно взяла матрица, извращение человеческой природы, окончательно вытеснив все естественное на периферию.
Итак, разум на шахматной доске жизни самовольно сделал себя и своих белыми фигурами (в то время как «по природе» ему полагалось «играть» сразу за две стороны): он символически и притом иллюзорно пожертвовал сначала ферзем, а потом и королем, думая выиграть партию, которую выиграть невозможно — можно только играть ее. И вот, когда, казалось бы, белые уже были совсем близки к победе, к своей иллюзорной победе (ведь играли-то они на самом деле против себя), на шахматной доске появилась новая фигура, Черный король, — то есть, разумеется, не появилась, а вступила в активную, наступательную, даже азартную игру.
