Во-первых, не прекратилось ли уже развитие вида H. sap. sap. и не идет ли речь о его сосуществовании с другим, высшим видом существ, только и способных на творчество широкого размаха, творчество себя как нового вида собственно человека, на автоэволюцию? (Эта идея бродит в умах, главным образом хороших, мыслящих писателей-фантастов.) Представители или хотя бы провозвестники этого вида были всегда, и всегда они были исключительно редки, а теперь их даже, кажется, становится все меньше, и, самое главное, они никак не могут повлиять на низший вид (который и не подозревает об их существовании) — так есть ли у нового вида шансы на успех?
Во-вторых, может быть, все-таки стоит рассчитывать на то, что матрица в конце концов погибнет, а человечество — нет? Что оно как-то выберется из эволюционного тупика и пойдет к высшему уровню все вместе? Как бы там ни было, матричная девиация была необходимым эволюционным эксцессом, экспериментом, давшим отрицательный («нигилистический») и тупиковый, но абсолютно ценный результат: путем автономии разумного «я» с доминантой в виде логического мышления, рассудка, автономии, достигаемой за счет сужения сознательного восприятия и потери реальности, ходить нельзя. Настало время, когда сделалось ясно, что необходимость в этом эксперименте уже напрочь отпала и сменилась другой, острейшей необходимостью — закончить его и обратиться к реальности как другому, более высокому и перспективному эксперименту.
В чем же состояла первая необходимость и какова вторая? Дело в том, что естественная, нематричная психическая установка при всех своих достоинствах в сравнении с матричной, а именно при потенциальной широте сознания и более обширной связи с реальностью, страдает одним серьезным недостатком — большой склонностью к стагнации. Ведь расширение сознания еще не означает должного увеличения его объема: сознание растет при этом «горизонтально», но не «вертикально», а ведь требуется то и другое зараз.
Горизонтальное расширение, как бы растекание сознания, пусть даже очень глубокого, если оно не восполняется его вертикальным ростом, ведет только к лабильности, неустойчивости и в конечном счете к слабости всей психической системы, к ослаблению жизни вообще и постепенному затуханию ее эволюционных потенций. Упомянутая склонность к стагнации, вызванная отсутствием оптимального, обеспечивающего рост напряжения между сознательным и бессознательным полюсами психики, вполне очевидна в эпоху торжества матрицы: нематричные установки со страшной скоростью ассимилируются и поглощаются матричными. «Вертикаль» с легкостью теснит и побеждает «горизонталь».
Вот этот-то вертикальный рост и взлет сознания и был реализован европейским человечеством, матрицей. При этом она оказалась столь же нежизнеспособной в эволюционном отношении, как и нематрица, поскольку результатом ее внедрения в психику стало, как я уже говорил, катастрофическое сужение сознания и его отрыв от реальности бессознательного, от его творческих импульсов. Совмещения «горизонтали» и «вертикали», подлинного роста объема сознания, не произошло — и, видимо, потому, что на такую операцию у вида H. sap. sap. попросту не хватило энергии: в случае нематрицы она почти не использовалась, хотя была доступна, в случае матрицы — перекрыта отрывом от ее источника, бессознательного. Но вертикальный рост сознания должен был быть реализован в любом случае, чтобы когда-нибудь оказалось возможным названное совмещение. Ведь он дает напряжение, необходимое для жизни. Матрица создала такое напряжение — но в отсутствие стабилизирующей «горизонтали» оно не привело к жизни, а только увело от нее, оно вызвало психическую катастрофу; катастрофы же, как известно, имеют не только пессимистический (ведь они могут стать и окончательными), но и оптимистический смысл, потому что могут быть двигателями эволюции (что обеспечило бы «провиденциальное» участие бессознательного в автоэволюции человеческого вида[2]).
Я думаю, что рост объема сознания как совмещение нематричной «горизонтали» и матричной «вертикали» и есть задача человечества, означающая его переход на новый эволюционный уровень. Этот рост всегда вызывает и рост бессознательных корней сознания, и если удерживается нематричная, периферийная позиция сознательного «я», — актуализацию и «персонализацию» самости; он же создает и возможность сознательного взаимодействия с ней. Но свою задачу человечество может выполнить, только «опамятовавшись», обратившись к повышенному сознанию: полагаться на спасительную регулирующую, природную функцию бессознательного уже не приходится — она полностью заблокирована матрицей, и все, что бессознательное может теперь сделать, сводится к катастрофе, самоуничтожению системы. Теперь человечеству, возможно, потребуется уже сверхприродная саморегуляция, возможная только при напряжении всех сил.
Новая же, антиматричная необходимость состоит в том, чтобы разрядить неплодное, нежизнеспособное матричное напряжение и создать другое, ведущее к творческому росту сознания, создать новую перспективу — так сказать, новую «волю к власти». Именно это дело и было миссией Ницше и смыслом его жертвы: он, разогнав свое сознание вверх и одновременно раскрепостив бессознательное, путем крайнего напряжения психических противоположностей символически распял себя на символическом же кресте, образованном совмещением «горизонтали» и «вертикали». Эта жертва обязана быть принятой, не может не быть принятой силами жизни, силами творческой эволюции человечества.
А в чем могла бы состоять упомянутая сверхприродная саморегуляция? Я сказал, что полагаться на спасительную регулирующую, природную функцию бессознательного уже не приходится, — но в этом есть и другая, не угрожающая, а потенциально спасительная сторона. Боги-архетипы больше не будут спасать и сохранять человечество: оно в лице матричного сознательного «я» с его хищным разумом само отказалось, отвернулось от них, оно настроило их против себя, сделало их враждебными себе и недоступными для сотрудничества. Но, может быть, архетипы (и природа вообще) и не должны больше безраздельно руководить им? Может быть, их собственная эволюционная миссия уже закончена, и теперь взрослеющий человек обязан прокладывать себе путь вперед, за пределы природы, сам, своим расширенным сознанием?
Тогда новое «утро богов» состояло бы не в бессильном возвращении к ним, в родное спасительное лоно, а в сознательном обращении к архетипам, к их послушному использованию, которое будет подобно здоровому использованию органов физического тела, но не будет подобно использованию как эксплуатации. А в таком случае и матричный отказ от бессознательного получит другой, дополнительный и не столь безнадежный смысл — смысл жестокой, опасной, но необходимой подготовки к самостоятельности и расширению, росту сознания. Тогда приобретут несколько иной смысл и названные мной жертвы, принесенные человечеством на этом пути, и зло все-таки получит свой шанс на какой-то странный лад неизбежно обернуться благом.
Это благо может состоять лишь в отказе от матрицы как роста сознания вверх и только вверх и в сознательном выборе в пользу его одновременного роста вверх, вширь и вглубь, то есть увеличения его объема. А что матрица с ее наукой и техникой (видом витальной десмургии или костылей), с ее тотальным взаимным и убежденным, истовым социальным рабством и уничтожением личности блокирует такой путь, яснее ясного: ведь она делает человека почти полностью зависимым от этих суррогатов деятельности и жизни и потому слабым, неспособным к самостоятельному существованию и к сознательной работе с архетипами. Она закрывает возможность перейти от зависимости к свободе, от иллюзии к реальности, возможность расширить реальность и придать ей новое качество, то есть творить природу.
Смысл совмещения роста сознания вширь, вглубь и вверх имеют все подлинно антиматричные движения. (Это означает — осознанно и последовательно антиматричные; мне известны только два, о них-то и речь в книге.) Чтобы как-то сориентироваться в этом, я направил немного (но для моих целей достаточно) света на одну современную фигуру, довольно одиозную и раздражающую в глазах нынешних интеллектуалов, но зато единственно значимую сейчас для ответа на поставленные мною вопросы, — Карлоса Кастанеду. Кастанеда, безусловно, — тот, кто после Ницше предложил наиболее антиматричную из всех прошлых и нынешних антиматричных позиций, наиболее яркую и действительную из всех современных активных альтернатив матрице.
И совершенно не важно, была ли эта альтернатива «только» метафорической или все-таки реальной — ведь и сказки способны давать силы, особенно если это «сказки о силе» — не о той, что подчиняет, присваивает себе все окружающее, но при этом делает присваивающего все менее реальным существом, разбавленным чужим вплоть до исчезновения своего, а о силе становиться самим собой, все более реальным и потому могучим существом, о силе наращивать реальность, и свою, и мира, о силе не присваивать, но осваивать реальность, делая ее не собственностью, а своим, не чужим миром. А кастанедовские сказки, оставляя место надежде, говорят о возможности для каждого сделать из себя нечто большее, много большее, чем «человек», живущий в клетке своих самодовольных иллюзий, потакающий своей глупости, самовлюбленности и слабости и обреченный тщетности пустого и рассудочно-хищного существования.
