как будто поставлена дымовая завеса, прикроет в атаке. Минут десять спустя вторая красная ракета, и я кричу:
- Рота, в атаку, за мной!
Мне не обязательно идти в первых рядах, по я подымаюсь с цепью, бегу, призывно размахивая автоматом. Это больше для безусых, необстрелянных: ротный с ними! Бегу и успеваю заметить: рота, не мешкая, бежит за мной, Иванов и Петров догоняют, а сержант Черкасов вырывается вперед. На ходу стреляем из автоматов, ручных пулеметов; с флангов нас поддерживают станковые пулеметы; за монастырем слышна такая же стрельба, да еще и треск мотоциклов: мотострелкп атакуют в пешем строю и ломятся на своих трещотках. Японцы огрызаются: стегают очереди "гочкисов", беспрерывны выстрелы карабинов.
Слева, как хлыстом, рассекает воздух пулеметная очередь.
Цепь залегает. Я - в середине ее - командую:
- Перебежками вперед! По-пластупски вперед!
Кто ползет, обдирая локти и колени о камни, кто вскакивает, пригнувшись, пробегает несколько метров, падает, отползает в сторонку. Вести огонь не прекращаем нп на минуту. Не прекращают и японцы. Я перебегаю, даю очередь, осматриваюсь. Отставших вроде бы нет, рота продвигается. Продвигаются ы другие "юты.
Нот заливает глаза, руки и ноги дрожат от напряжения, жажда склеивает губы, в висках стучит кровь: впе-ред, впе-ред. Понимаешь: потеть и надрываться на марше совсем не то, что в атаке.
Очередь взбивает пыльные фонтанчики перед носом, я вжимаюсь в землю и на какой-то миг теряю представление, где я и что я.
На миг мерещится: в разгар лета атакуем смоленскую деревню.
Немецкий крупнокалиберный пулемет чешет кинжальным огнем с кот"кольни. Вторая очередь возле физиономии возвращает к действительности. По-пластунски отползаю с простреливаемого пятачка. Доносятся команды Иванова и Петрова:
- Второй взвод, броском вперед!
- Третий взвод, вперед! Вперед!
Издалека доносится и голос Трушина - он где-то в третьей роте, на стыке:
- За Родину, за Сталина!
Опять перебегаю, падаю, оглядываюсь. Слава богу, потерь как будто нет. Добираемся до окрайка кустарничка - рубеж атаки.
Приказываю:
- Дозарядить оружие! Вставить запалы!
Меняю магазин в автомате, вставляю запал в гранату. Стерегу ракету комбата. Клочья дыма плывут над кустарником, над травой, над нами, распластанными. Думаю: "Наступает решающий момент". Ветер горячими волнами проходит, взметая песок.
Пропарывает дым ракета, зависает световой каплей.
- Рота, в атаку! Ура!
Мой вопль подхватывают десятки глоток:
- Ура! Ура-а!
Теперь языки дыма лижут нам лица, забивают легкие, дышать все трудней. Там и сям мелькают фигуры. Стрельба, Взрывы гранат. Мы спрыгиваем в окопы, в траншею. Головастиков орет:
- Хенде хох!
Словно поправляя его, орет Кулагин:
- Руки вверх!
Крикнуть бы по-японски. Японским мы не владеем. Но хорошо владеем автоматом, гранатой, саперной лопаткой, финским ножом. Рукопашная, однако, длится недолго: вижу японцев с поднятыми руками, с белыми полотенцами на палках, на штыках. Наши бойцы дулами автоматов подталкивают их к выходу из траншеи, из окопов наверх, на поляну перед монастырем. Роты перемешались, и какой-то дядя, не из моих ветеранов, поводя автоматом, сплевывает залихватски:
- Мы, восточники, тоже не лыком шитые!
Да, да, восточники воюют не хуже западников. Пытаюсь собрать свою роту ж веду ее во двор, внутрь монастыря. Капитан останавливает:
- Не надо. Там уже мотострелки. Принимай у пленных оружие.
- Слушаюсь!
Капитан подкопчен дымом, в потных потеках - как и другие, впрочем. Включая меня. Японцы не такие потные и грязные. Ну, чистенькие, сдавайте оружие! Кое-где крики и стоны. Кое-где одиночные выстрелы. Тошнотно воняет горелым тряпьем. Я показал японцам рукой: стройтесь, мол, в затылок и по одному подходите. И, представьте, поняли! Низкорослые, кривоногие, скуластые, зубы выпирают, торчат, будто их больше чем тридцать два, немало в очках, молодые в основном, молча бросают карабин или винтовку, кланяются, отходят к нашим бойцам, которые берут их под охрану. Гора оружия растет. Несколько удивляет спокойствие, даже покорность японцев. Их не трогают и трупы товарищей, валяющиеся вокруг, среди минных воронок, на брустверах окопов. Харакири не делают, кишок не выпускают. Ни офицеры, ни тем более солдаты. И смертников в белом не видать. Нам объясняли: смертники - в белых рубашках и штанах. Самурайский обычай?
Стукается приклад о приклад, ствол о ствол, японцы шаркают, крпволапят, сутулятся, под фуражечки, под кепи засовывают полотенца, полотенцем обматывают и шеи - от жары. А я вспоминаю сон, когда привиделось: идем на марше в одном исподнем, чистом, белом-белом. У нас обычай надевать чистое белье перед боем или перед смертью. Мама говорила: видеть во сне белый цвет - к болезни.
До плеча дотрагивается Филипп Головастиков:
- Товарищ лейтенант, дозвольте обратиться?
- Ну?
- Дозвольте вручить. Подарок. Трофей, - На раскрытой ладони, мозолистой и широкой, как лопата, часы на ремешке. - Ручные, товарищ лейтенант! Японские!
Я колеблюсь. Головастиков горячо убеждает:
- Вроде ходют справно. Командиру нельзя без часиков. А те, французские, давайте сюда...
- Ну, спасибо.
Беру у него новые, отдаю старые часы. Головастиков размахивается и далеко-далеко зашвыривает их. Усмехается:
- Брехунцы!
Часть солдат принимала оружие у японцев - на пулеметы, винтовки падают пистолеты, гранаты, ножи, мечи, - часть охраняла уже обезоруженных, часть благодушествовала, развалясь под кустами, на травке. Я с ординарцем Драчевым пошел в монастырь - нанести визит вежливости. В монастыре обыск. Мигают, чадят свечки. Пахнет затхлостью, плавящимся воском, застарелым салом, потом. Узнаю: обнаружены изрядные запасы оружия, радиостанции, фотоаппараты, топографические карты, склянки с ядамп, деньги - японские, китайские, монгольские, советские. В подземелье вещевые склады: в одном формепная одежда японских офицеров и солдат, во втором - халаты лам. Эти ламы, бритоголовые, гладкие, ухоженные, попадаются на каждом шагу. Их собирают в отдельном домике. Есть подозрение, что ламы - офицеры разведывательно-диверсионного центра. А что удивительного: вполпе могли работать под монахов. С этим разберутся уполномоченные Смерша, их хлеб. Важно, чтоб ламы не разбежались. Но ребята-особисты кладут на них глаз, а сами уполномоченные при содействии переводчиков уже допрашивают поручика, низко кланяющегося, с хлюпом втягивающего сквозь зубы воздух, - как говорят, в зпак почтения. Ну, давай, давай, втягивай. А у нас свои заботы, свой маршрут, расписанный по часам, и надо спешить в полк. Пленных отконвоируют без пас, а оружие примет трофейная команда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
