– Не заблудите, – угрюмо буркнул подъехавший к ним солдат, который до сих пор молчал. – Не успеете заблудить-то. Сперва вас-то духобабья стрела отышшет.
– Ну и трусоваты же вы, – съязвил Лютик. – Ну и нагнали же на вас страху дриады. Ведь Брокилон только на том берегу Ленточки начинается. Ленточка – граница. Мы ее еще не пересекли!
– Ихая граница, – пояснил, оглядываясь, командир, – доходит дотудова, откудова ихние стрелы летят. Стрела, пушшенная с того берега, ежели крепко пустить, долетит аж до опушки, да ишшо и такую силу имет, штоб кольчугу продырявить. Вы-то уперлися, штобы туда иттить. Ваша шкура. А мне жизень мила. Я дале не пойду. Надыть мне башку в шершнево гнездо сувать-то?
– Я же вам объяснил, – Лютик сдвинул шапочку на затылок и выпрямился в седле, – что еду в Брокилон с миссией. Я, можно сказать, посол. Дриад не боюсь. Но прошу вас проводить меня до берега Ленточки. А вдруг да на меня в этих зарослях разбойники нападут?
Второй солдат, угрюмый, вымученно улыбнулся.
– Разбойники? Тута? Ясным днем? Ну, господин, днем тута духа живого не встренешь. Остатние времена духобабы пушшают стрелы в кажного, кто на берегу Ленточки кажется, а то, быват, и далеко на нашу сторону запушшают. Не-а, разбойников-то вы не бойтеся.
– Правда твоя, – подтвердил командир. – Шибко глупым должен быть разбойничек-то, штобы днем до Ленточки иттить. Да и мы-то не дурни. Сам-друг едете, без латов и оружия и на вояка, прошшенья просим, не смотритеся, за версту видать. Ну так вам, может, и пошшасливицца. А вот ежели духобабы узрят нас, конных, да с оружием, не видать нам солнца за стрелами-то летучими.
– М-да, трудное дело… – Лютик похлопал коня по шее, глянул вниз, в пойму. – Стало быть, еду один. Ну бывайте, солдатики. Благодарю за сопровождение.
– Не тыркайтесь больно-то. – Угрюмый солдат глянул в небо. – Вечер рядом. Как туман с воды подымется, тут и ежжайте. Потому как, знаете…
– Что?
– В тумане-то выстрел понеуверенней. Ежели к вам судьба будет ласковой, промажет духобаба-то. Токмо что они, господин, редко мажут.
– Я ж говорю вам…
– Ну, ну, говорили, не забыл. Дескать, с мисьей к им едете. Но я вам кой-чего другого скажу: с мисьей, и с процесьей, им все едино. Пустят в вас стрелу, и конец.
– Нанялись, что ль, пугать меня? – снова надул щеки поэт. – За кого вы меня принимаете, за городского писаку, или как? Я, господа хорошие, видел больше битв, чем вы все, вместе взятые. И о дриадах тоже знаю побольше вас. Хотя бы то, что они никогда не стреляют без предупреждения.
– Было так-то, правда ваша, – тихо сказал командир. – Упреждали. Пустят стрелу в ствол либо на стежку, сталбыть, где энта стрела – тама и рубеж, дале – ни шагу. Ежели человек быстро заворотит, мог уйти целехоньким. Токмо ныне все иначей. Ныне они сразу шьют так, чтобы забить.
– С чего бы такое ожесточение?
– Вишь ли, – буркнул солдат, – оно вона как. Когда короли мир с Нильфгаардом заключили, то взялися сильно за эльфовы банды. Видать, здорово их прижали, потому как не проходит ночи, чтобы недобитки не сбегали через Бругге, в Брокилоне шукая схоронения. А когда наши эльфов гонют, то часом, быват, и с духобабами разделываются, которые из-за Ленточки на помочь идут. А бывало, и наше войско с разбегу в лес заглянет… Понято?
– Понял. – Лютик внимательно глянул на солдата, покивал головой. – Преследуя скоя'таэлей, вы переходили Ленточку. Убивали дриад. И теперь дриады отвечают вам той же монетой. Война.
– Точно, господин. Война всамделишная. Всегда это была драка не на живот, а на смерть, но теперича-то уж и вовсе паршиво. Меж ними и нами – ненависть. Ишшо раз говорю: ежели нет нужды, не ездите туды.
Лютик сглотнул.
– В том-то и дело, – он выпрямился в седле, с большим трудом изобразив на лице воинственную мину, – что есть нужда. И я еду. Сейчас. Вечер не вечер, туман не туман, надо двигаться, коли долг призывает.
Годы тренировок взяли свое. Голос трубадура звучал красиво и грозно, сурово и холодно, звенел железом и мужеством. Солдаты взглянули на него с неприкрытым изумлением.
– Прежде чем двинетесь, – командир отстегнул от седла плоскую деревянную фляжку, – глотните первачу, милсдарь певун. Глотните…
– Легчей помирать будет, – угрюмо добавил другой, неразговорчивый.
Поэт отхлебнул из фляжки.
– Трус, – гордо возвестил он, как только перестал кашлять и отдышался, – умирает сто раз. Мужественный человек – лишь однажды. Но госпожа Фортуна благоприятствует смелым, трусов презирает. Так сказать, смелого стрелы боятся, смелого меч не берет.
Солдаты взглянули с еще большим восхищением. Они не знали и не могли знать, что Лютик цитирует слова известной в его стороне боевой песни, к тому же написанной не им.
– А вот этим, – поэт вытащил из-за пазухи звякнувший содержимым кожаный мешочек, – позвольте отблагодарить за эскорт. Прежде чем до форта доберетесь, прежде чем вас снова суровая служба-матка приласкает, загляните в кабак, выпейте за мое здоровье.
– Благодарим, господин. – Командир слегка покраснел. – Щедрый вы человек, а ведь мы… Прошшевайте и простите, что одного вас оставляем, но…
– Пустое. Ну бывайте.
Бард лихо сдвинул шапочку на левое ухо, тронул коня пяткой и направился вниз по откосу, насвистывая известную исключительной непристойностью кавалерийскую песенку из «Свадьбы в Беллерлине».
– А корнет-то в замке болтал, – услышал он еще слова угрюмого, – мол, энто дармоед, трус и балда. А энто боевитый и храбрый господин, хоть и виршеплет.
– Истинная правда, – ответил командир. – Трусом-то его не назовешь, ничего не скажешь. Даже глазом не моргнул, это точно. Да ишшо и свишшет, слышь? Хо, хо… Слыхал, что говорит? Мол, послом идет. Не боись, кого-нить послом не назначут. Надыть голову иметь на плечах-то, штобы послом стать.
Лютик прибавил ходу, чтобы как можно скорее скрыться у них из глаз. Он не хотел подпортить только что заработанной репутации. А знал – долго ему не просвистеть, потому как не хватит уже влаги на пересохших от страха губах.
Яр был мрачный и влажный, мокрая глина и покрывающий ее ковер погнивших листьев приглушали звон копыт темно-гнедого мерина, которого поэт окрестил Пегасом. Пегас шел медленно, свесив голову. Это был один из тех немногих коней, которым все всегда без разницы.
Лес кончился, но от русла реки, обозначенного полосой ольх, Лютика еще отделяла широкая, заросшая камышами низинка. Поэт остановил коня. Внимательно осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Напряг слух, но услышал только кваканье лягушек.
– Ну, коняга, двум смертям не бывать, – кашлянул он. – Вперед.
Пегас немного приподнял голову и вопросительно поставил торчком обычно отвисающие уши.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
