ему самому было плохо, у него подкашивались ноги, а взгляд метался в поисках бутылки. Удав никак не мог поверить своему счастью — тому, что свадьба расстраивается и все идет к тому, что жизнь ему обратно возвращают.
— Стража, — торопился он, чтобы Чивас не передумал, — что там у нас? Крысы, кандалы, подземелье? Сделайте все по высшему разряду!!!
И тут толпа расступилась.
— Крысы? — нежно прозвучал голос, и это отозвалось музыкой под сводами дворца. Алиса держала себя так достойно, так горделиво, что Томми вновь ею залюбовался.
Веро тогда только рукой махнула — ей уж все равно было, кто их из веревки вытащит. Пусть даже Алиса.
— Никаких крыс не будет, — вышла она вперед, — я не позволю.
По лицу Удава пробежала тень: он разрывался между желанием быть любящим отцом и страстью всю шайку на одном дереве вздернуть.
…Алиса всегда была ахиллесовой пятой Удава.
Но тут наготове был тот, кому Алиса в детстве жить не давала — задирала, мучила, игрушки крала без совести. И Чивас теперь не мог спокойно пройти мимо этой ахиллесовой пяты, чтобы не ударить как следует.
— Стража, — распорядился он с удовольствием и многозначительно посмотрел на Алису.
…Алису выносили четверо крепких парней. Двое из них держали ей рот, но одного она все равно укусила. У Удава увлажнились глаза, и, не найдя кому похвастаться, он с отцовской гордостью наклонился к Веро, которая стояла рядом:
— Вот это дочь! Вот это темперамент! Вся в меня.
Веро возмущенно уставилась в ответ: «Совсем обалдел?!»
Пока выносили Алису, одновременно вносили Хорошую. Та изо всех сил лупила конвой скалкой. У нее на кухне профитроли горели, она на них четыре часа жизни убила.
— Ну хватит уже! — рявкнул вдруг Чивас и сразу все примолкли. — Надоели все! Прочь с глаз моих. Всех в подземелье!
А потом раздраженно добавил:
— И да, Главный Министр, невеста твоя тоже в подвал отправится. Мы ее туда впереди остальных пошлем. Знать бы только, что с моей делать?
Чивас замер и снова взглянул на Веро. И было понятно, что он не на шутку уязвлен: где ему теперь лес брать?
Веро тихонько голову в плечи втянула — обещали всех в подземелье, так давайте всех в подземелье. Вместе даже в подвале неплохо: Буржуй крыс умеет душить, у Максимильяна мозги есть. Томми, наконец, свой парик снимет. Принчипесса что-нибудь из жизни животных расскажет. А Хорошая, может быть, пирожки из кухни прихватила.
— А невесту мою, — зловеще произнес приговор Чивас, — а невесту мою на кормежку Зверю отправьте, чтобы больше никому неповадно было.
И Веро рот открыла. Она росла вместе с Максимильяном. Он ее всю жизнь затмевал. Ей всегда хотелось, чтобы ее когда-нибудь особенно выделили.
И вот теперь такая радость.
…Что было дальше, Веро старалась вспоминать выборочно, избегая той части, как она, привыкшая интеллигентно выражаться, отпустила себя на волю и, расставив правильно склонения, пока ее волокли из зала, материлась целую минуту. Все, что хотела Чивасу сказать, сказала и сама диву давалась тому, что за последние дни оказалось, у каждого какой-то талант есть, а у нее все впустую, но зато какая появилась раскованность в речи!
Глава 17
Когда в комнату Веро постучали, она подумала, что это стража за ней пришла. Чивас ей дал двадцать минут времени, чтобы она свадебное платье на вешалку повесила и о грехах подумала. Двадцати минут оказалась много. Она уже обо всем подумала и штаны обратно натянула — к черту уже шелка и кружева — и шпильки из прически вытащила. Только овечьи башмаки не стала переобувать — они ей и ноги, и душу грели…
…Когда Максимильян услышал, что Веро на кормежку Зверю отправляют, он рванулся за ней, по пути двух стражников сбив. Томми все без слов понял, подхватил мелодию с лету, и они с такой душой в четыре руки по аккордам вдарили, что, пока вызывали подмогу, Чивас сам их зауважал, даже хотел помочь, но Удав в него мертвой хваткой вцепился и, шипя, про долг напомнил…
Распахнув дверь, Веро устало улыбнулась: на пороге сидел Буржуй и смотрел виновато-пронзительным взглядом. Веро опустилась на корточки. Буржуй заскулил и бросился облизывать ей лицо.
— Буржуй… — отбивалась Веро, — ну, прекрати… ну, все хорошо…
— Мне Максимильян приказал спрятаться и ждать, — расстроенно бормотал пес, — и велел, если нас разлучат, чтобы я с тобой был. А я так хотел им помочь, так хотел. Ты ведь веришь? Веришь?
— Конечно, верю, — вздохнула Веро.
…То, что дело плохо, Веро поняла, когда за ней пришли двое стражников. Очень недружелюбно (было видно, что они сами не хотят ехать) они вытолкали Веро из дворца и, усадив в телегу, стали глаза завязывать. Буржуй, оскалившись, запрыгнул в телегу следом, и его даже прогонять не стали.
— Пускай у Зверя десерт будет, — пошутил один из стражников.
Но как-то вяло пошутил, разве только поморщились все.
— Что-то солнце сегодня рано садится, — обеспокоенно сказал другой, — и лошадь идти не хочет. Умное животное. Боится.
И когда, наконец, они тронулись в путь и повозка жалобно заскрипела несмазанным колесом, то пока ехали, стражники всю душу вымотали, желая дорогу разговорами скрасить.
— Я в прошлом месяце двоих отвозил, вот почти здесь их высадил. Неподалеку. И только отъехал, как из глубины рев раздался, а потом тишина… Два дня спать не мог, все в холодном поту просыпался. Вот-вот, точно говорю, как раз здесь это было.
— Да, так и есть. Мертвечиной потянуло. Конец близок.
— Ох, парни, — разозлилась Веро и сняла повязку с глаз, — заканчивайте ныть! Гляньте, как собаку расстроили!
Веро ни одному слову не поверила, она сама сказки лучше других рассказывала, а вот Буржуя проняло до жути. Отважный лохматый друг сидел на задних лапах, и на морде собаки лица не было.
Веро посильнее запахнула кофту. Она не то чтобы замерзла, вечер был теплый, но разговоры тоску навевали. И птицы, странное дело, не пели. Когда они с Лошадником у Росомахи ночью ворованные яблоки ели, соловьи заливались так, перекрикивать друг друга приходилось. А здесь было тихо-тихо.
«Лошадник», — с ностальгией вздохнула Веро. Вот когда тоска по принцам проявляется. Или хотя бы Григорий. А что? Бычок крепкий, а ей не до разборчивости — всякий рыцарь сгодится. У нее вон собака в полуобмороке.
Веро огляделась по сторонам. Они ехали по лесной узкой дороге, и лошадь тащилась все медленнее и медленнее. Несколько раз Веро подумала о побеге, но она понимала, что Буржуй переживает не лучшие свои времена
