их ей. Это было признаком уважения и внимания. Даже если это значило, что ей предстоит больше работы.
– Мне нужен собственный мул для прогулок по городу, – саркастически заметила я, наблюдая, как она схватила мешок и поволокла его к своему «погребу» – прохладному месту под лестницей, где она держала оливковое масло, годовой запас томатного соуса домашней заготовки, банки с капонатой и артишоками и связки чеснока, подвешенные на веревке. Еще в самые жаркие дни лета в обед она там спала.
На следующее утро я проснулась оттого, что Нонна непрерывно стучит во дворе за дверью. Выглянув в двери балкона на втором этаже, я увидела, как ветер хлопает свежевыстиранными простынями, висящими на веревке. Я собрала волосы на затылке, влезла в льняное платье и спустилась вниз. Я обнаружила ее сидящей на перевернутом вверх дном деревянном ящике с киянкой в руке – она разбивала миндальную скорлупу, а у ее ног образовалось целое покрывало из осколков.
– Я могу помочь? – спросила я.
– Ты только ударишь себя по пальцу. – Ее голос был не тихим и не громким. Он был таким потому, что я отвлекла ее от каких-то мыслей. Я сразу же поняла, что она хочет побыть одна. – Я оставила тебе на плите свежесваренный кофе. – Она произнесла это, даже не посмотрев вверх на меня.
Я понаблюдала за ее работой еще несколько секунд. Непрерывная, монотонная. Чистить, отделять, раскалывать, работать – так она предупреждала жизненные проблемы, молиться – так она излагала эти проблемы Богу.
И прямо перед тем, как я повернулась, чтобы пойти зажечь огонь под туркой, она обратилась ко мне:
– Если ты хочешь забрать их, мне надо начать сейчас, нет? – Она говорила про миндальные орехи.
Я сразу же поняла, что занимало ее мысли: наш предстоящий отъезд. Он был и у меня в голове, когда я пила свой кофе, слушая звук разбивающихся скорлупок.
Пришел торговец – Нонна продолжала свою работу. Ее кузина Эмануэла прошаркала вниз по улице, чтобы забрать хлеб. Нонна продолжала колотить молотком. Эмануэла вернулась, и я забрала у нее хлеб. Нонна все колола орехи. Я положила буханки возле плиты, рядом с тушеными артишоками и кастрюлькой, стоявшей на слабом огне, в которой тихонько булькали кусочки цукини в бульоне из мяты и базилика.
Затем я вышла наружу навстречу утреннему ветру. Я достала из-под скамейки кирпич и положила его на каменную дорожку. Затем взяла вторую киянку, которая все это время лежала рядом с Нонной, и принялась бить миндальную скорлупу.
– Они восхитительны. Вот. – Она вручила мне орех, вынутый только что из сердцевины разбитой скорлупы.
Он был божественным, его вкус – нежным, с деликатным намеком на сладость. Мякоть ореха была какой-то структурно-твердой, но вместе с тем мягкой и приятно-упругой. Когда орехи оставляют без присмотра и они высыхают, они становятся даже лучше, более крепкими. Этот сицилийский миндаль был совсем не похож на орехи в пластиковых упаковках весом в шесть унций, которые продавались на заправках в Соединенных Штатах. Они были исключительным актом великодушия природы. Они напомнили мне, что вещи могут быть нежными или жесткими – в зависимости от условий и ухода, преднамеренного или нет.
Я потянулась еще за одним.
– Non quella. E amara. – Не этот. Он горький, – сказала она мне. – Нет ничего хуже, чем горький миндаль.
Amaro – горький – одна из разновидностей вкусов, которые находятся в эпицентре сицилийской культуры и кухни. Это вкус, который можно найти в диких лесных зарослях. Его дистиллят добавляется в ликеры. Amaro сближал сицилийцев нехваткой естественной сладости, они вплотную подбирались к вкраплениям ее глубины. На кухне сицилийцы соединяли вкус amaro, горькое, с чем-нибудь dolce, сладким, наделяя контрастные вкусы жизнью, создавая сцену для действия их обоих, бок о бок. Сицилийцы понимали, что горечь – это неотъемлемый вкус и в еде, и в жизни. Она придала индивидуальности сицилийской кухне. Без горечи нет сладости. И поэзия острова говорит нам о том, что то же самое справедливо и для сердца сицилийца.
Нонна указала мне на влагу внутри скорлупы, которую я только что расколола:
– Когда слишком много дождей, такое может случиться. – Внутри оболочки я увидела немного плесени и гнили. – Что угодно, если этого слишком много, может все разрушить. Даже если это вода.
Было очевидно, что она говорит о миндальных орехах так же, как ранее рассуждала о зубе. Но я не могла отделаться от ощущения, что еще она рассуждала о чем-то намного большем. Мы обе, стоя на твердой земле, тонули – в печали, которая, казалось, будет длиться вечно. Одного взгляда на Нонну было достаточно, чтобы понять: она знает, жизнь может быть горькой – так же, как радость и любовь. Она потеряла своего мужа и своего единственного сына. Она чувствовала во рту вкус горького миндаля. И она хотела, чтобы я избежала того же.
Я работала, а ветер подгонял, толкая меня в спину. Ласковый и молчаливый, этот ветер имел стойкий характер в городе с таким же стойким характером. Он заставлял шторы хлопать, ставни – закрываться. Влажные носки, развешанные на веревке для сушки белья, лупили по каменным стенам, потому что так им приказывал ветер. Он носил крики петухов над головами и вокруг колокольной башни, оставляя едва слышное эхо на хранение покрытым почками оливковым деревьям, которые росли в садах на окраине города.
Я понимала, что через четыре дня этот же ветер унесет меня прочь с острова.
* * *
Забраться в оливковую рощу оказалось несложно. Я нашла отверстие за большим лавровым кустом, где уровень земли был ниже, и я без труда смогла отогнуть ржавую колючую проволоку. Я присела на корточки возле побега фенхеля, сгруппировалась и переместила свое тело внутрь семейного сада, заработав лишь небольшие царапины на ногах и несколько колючек, прицепившихся к моим брюкам. Маленькие комочки земли попали мне в туфли, а щиколотки вымазались в пыли, за что мне, вероятно, предстояло объясниться позже. Но я была внутри.
Выпрямившись, я увидела, что на многих деревьях висят крошечные плоды, зеленые оливки-детеныши, размером не больше маленькой виноградины. Саро рассказывал мне, что когда они имеют такой оттенок зеленого с желтым отливом, это значит, что до созревания им еще месяцы. Линия черных муравьев торопливо бежала по диагонали по сучковатому стволу ближайшего дерева. Их шествие казалось безотлагательным. Земля под деревом, да и на всей площади рощи выглядела недавно убранной. Это упрощало попадание в намеченную точку; я могла идти, не беспокоясь о змеях или глубоких норах, которые в другой ситуации были бы
