С утра 23 ноября на внутренний рейд и порт обрушилась вся мощь тяжёлой японской артиллерии. Около броненосцев вырастали столбы воды высотой до пяти метров. Когда же снаряд попадал в судно или в берег, поднималось облако белого дыма. Почти все суда в этот день сильно пострадали, но затонул лишь «Ретвизан».[337]
Вечером в городе и с батарей были видны огромные костры на вершине Высокой. Говорили, что японцы жгут трупы своих солдат. Но жители воспринимали эту мрачную иллюминацию как предвестник окончательной гибели города.
День 24 ноября был облачный, мглистый, с морозом и редким снегом. В этот день сели на дно «Победа», «Пересвет» и «Паллада».[338] Затонувшие корабли спустили флаги. Наверно, в течение всей осады ничто не действовало на артурцев так угнетающе, как вид этих беспомощных гигантов, согнанных, как стадо, в тесную гавань и безнаказанно расстреливаемых.
В этот же день Колчак побывал на Большом Орлином Гнезде. Поднявшись на самую его вершину, оглядел открывшееся пространство, пересечённое ходами сообщения, брустверами с мешками, окопами и казавшееся безжизненным, но скрывавшее тысячи людей. С Большого Орлиного Гнезда Колчак перешёл на Малое, а потом побывал на передовых позициях у форта № 2. «Я задался целью высмотреть оттуда возможное место установки 11-дюймовых пушек, уничтоживших вконец нашу эскадру и составляющих силу, против которой мы не можем бороться…» Самих пушек ни с одной из высот не было видно, виден был только столб дыма от выстрела, и Колчак убедился, что достать их «можно только навесным огнём мортир, для которых у нас осталось мало снарядов».
На следующий день Колчак побывал на укреплении литера Б и вновь выходил на передовые окопы. Теперь ему удалось более точно рассмотреть, откуда стреляют эти пушки. «Я… могу указать квадрат их установки, – писал он в дневнике, – и если всадить в него 300 бомб из 11-дюймовых и 9-дюймовых мортир – то, конечно, пушки были бы уничтожены – но мы этого сделать не можем; если бы я увидел пушку, я мог бы корректировать и, вероятно, 15–20 снарядов было бы достаточно, чтобы её подбить». 26 ноября Колчак вместе с Хоменко сходил на батарею Крестовой горы, откуда стреляли из 10-дюймовой пушки по гаубицам у горы Сахарная Голова. Видимо, Колчак хотел поделиться с артиллеристами своими наблюдениями. О чём шёл разговор, он не записал. Отметил лишь, что стрельба по японским гаубицам ведётся, «кажется, безуспешно».[339] Действительно, ни одна из них так и не была подбита, хотя некоторые снаряды разорвались в опасной близости. Русским артиллеристам не хватило снарядов для навесной стрельбы и везения.
К 26 ноября почти весь порт-артурский флот был потоплен – за одним исключением. Командир «Севастополя» Н. О. Эссен давно добивался разрешения выйти на внешний рейд. Сразу после потери Высокой Вирен наконец дал разрешение. Трудность, однако, заключалась в громадном недостатке людей и пушек, задействованных на берегу. Вирен и тут сделал уступку: число матросов на корабле было доведено до 200 (вместо 625 по штату), а кроме того, на корабль вернули две пушки среднего калибра. Эссен надеялся прорваться на юг, на соединение с эскадрой 3. П. Рожественского, вышедшей из Кронштадта, но Вирен запретил уходить в море.[340]
Ночь с 25 на 26 ноября была тёмной. Теперь, после разгрома эскадры, японцы не очень бдительно стерегли Порт-Артур с моря. «Севастополь» вышел на внешний рейд, прошёл вдоль Лаотешаня и бросил якорь в бухте Белый Волк, где уже стояли канонерская лодка «Отважный» и уцелевшие миноносцы. Путь был открыт на все стороны, и только категорический приказ адмирала заставил Эссена остаться у Белого Волка.[341]
Наутро неприятель начал ожесточённо обстреливать тяжёлыми снарядами то место в бассейне, где прежде стоял «Севастополь», а он тем временем занимался постановкой сетевого заграждения от мин. Японцы обнаружили его в тот же день, и гаубицы с Панлуншаня пытались его достать, но безуспешно. После этого «Севастополем» занялись японские миноносцы. Четыре ночи подряд он отражал их яростные атаки. Несколько миноносцев было потоплено. И только в ночь со 2 на 3 декабря двум японским миноносцам удалось зайти со стороны берега и выпустить мины в корму «Севастополя», где не было сетей. От полученной пробоины броненосец сел глубже в воду и во время отлива стал касаться грунта. После этого ночные атаки прекратились. Японцы начали устанавливать 11-дюймовую гаубицу специально для «Севастополя», но не успели закончить работу до конца обороны Порт-Артура.[342]
В ночь с 29 на 30 ноября близ Порт-Артура подорвался на мине японский крейсер «Такасаго». Через 23 минуты он затонул. Вызванный по радио другой японский крейсер во мраке бурной и метельной ночи сумел спасти 11 офицеров и 151 члена команды. Погибло 23 офицера и кондуктора и 251 человек команды. В русском морском штабе стали разбираться по картам, откуда там мины, и оказалось, что их поставил лейтенант Колчак на миноносце «Сердитый» в ночь с 26 на 27 августа.[343]
В другое время такой успех, едва ли не второй по значению после потопления двух броненосцев, стал бы главной темой разговоров и воодушевил бы порт-артурцев. Теперь же, на фоне ужасающего разгрома эскадры, на гибель японского крейсера никто не обратил внимания. Колчаку не повезло второй раз: его успех заслонился другим событием, более крупным и горестным. В дневнике Колчака ничего не говорится о потоплении «Такасаго». Похоже, он не знал об этом до конца осады. Но потом он очень гордился этой удачей, упомянул о ней и в автобиографии 1918 года, и на допросе в Иркутске.[344]
Утром 1 декабря Колчак отправился в город за покупками и прошёл в порт. «Я первый раз был там после погрома нашей эскадры, – записал он в дневнике, – я никогда не видел более тяжёлой картины, чем эти четыре броненосца и два крейсера. [Они] лежали полузатопленные, под креном на дне Артурского порта. „Полтава“ лежит прямо, затопленная в полную воду по верхнюю палубу. „Ретвизан“ с креном на левый борт и с кормой, засаженной по башню; „Пересвет“ с развороченными трубами стоит прямо, с затопленной по башню кормой. „Победа“ под большим креном на правый борт и затопленной кормой, рядом с нею, накренившись, и затонувшая „Паллада“; в Остовом [в Восточном] бассейне у стоянки лежит, накренившись, и затопленный „Баян“. В суда попало от 20 до 30 11-дюймовых бомб, разворотивших все внутренние помещения и причинивших огромные пробоины. Когда всё это будет отмщено. Нет слов, чтобы говорить об этом более».[345]
Жизнь в Порт-Артуре стала тяжела и опасна. К снарядам, правда, уже привыкли, с передовых позиций, случалось, залетали и пули. Но теперь с Высокой начали стрелять прицельным огнём: шрапнелью по группам, а по одиночным прохожим – из ружья или пулемёта. Под обстрел попадали и госпитали, и тогда больные и искалеченные люди, кто как мог, выбегали или выползали на улицу, в одних рубашках на холод и ветер. Некоторые, говорят, тут же и замерзали.[346]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
