внимания и поддержки — репутация Вероники была полезна для семьи. Стихи и списки с ее писем, расходившиеся везде среди любителей изящной словесности, поддерживали ровное пламя ее известности. Муж ввел ее в политику, познакомил со многими государями, и заниматься дипломатией ей понравилось. А ее спокойное обаяние оказалось весьма уместным инструментом.
Вокруг бушевали Итальянские войны, кичливые французы грабили все подряд, ручейки беженцев не иссякали, папа ругался с императором, часто случались неурожай и голод, крепостные стены требовалось укреплять и поддерживать в порядке. Надо было лавировать, подлаживаться и изобретать, чтобы небогатое графство Корреджо оставалось в безопасности. Таких политиков, каким стала Вероника, было поискать и среди мужчин. И она точно знала, что не выросла бы такой умницей — если б росла красавицей. Как-то художник Антонио Аллегри, по прозванию Корреджо, обсуждая с графиней новые росписи во дворце, залюбовался лицом Вероники. И предложил написать ее портрет:
— Моя госпожа, я никогда не писал портретов, это мой принцип, но ради вас мне безумно хочется сделать исключение.
Она встретила его слова со смехом и спросила:
— Ты что, ставишь себя выше Рафаэля? — а затем объяснила: — Все говорят, что я очень похожа на свою тетку Эмилию, у нас обеих крупные черты лица и никакой девичьей прелести. Езжай в Урбино и посмотри на ее портрет — даже Рафаэль не сумел изобразить такое лицо красивым, вот и ты не сможешь!
Художник молча поклонился и более к этому разговору не возвращался. Фрески во дворце вышли великолепными, графиня щедро наградила живописца, и он уехал.
Но через несколько недель вернулся. И произнес: «Чихал я на вашего Рафаэля! Садитесь позировать!» И Вероника, не споря, села позировать для портрета. Только оговорила, что наряжена она будет не в роскошные шелка и бархат, а в коричневое и черное. Будто монашка — в знак траура по мужу.
— И подпояшусь веревкой. А на чаше начертай «непенф». Это греческая трава забвения, о которой писал Гомер… Но все же это глупое дело, Антонио, тебе не сделать мой портрет красивым!
Но когда он закончил картину — единственный портрет, написанный им в своей жизни, Вероника застыла в изумлении. И наконец почти — но не окончательно — уверовала в то, о чем твердило ей сердце, — красота не в пропорциях черт лица, а в глазах того, кто смотрит.
После, повесив портрет в своих покоях, она иногда подходила к нему и любовалась с мыслью: «Неужели я такая? Нет, не может быть, Антонио просто польстил мне». И снова печалилась.
Жизнь текла безмятежно — насколько возможно в краю, раздираемом постоянными войнами. Город Корреджо пережил еще одну осаду, после чего император выделил графине, как своему вассалу, приятную сумму на обновление его укреплений. Тем более что на его коронации в Болонье ее дипломатический дар помог уладить несколько конфликтов. Он умел быть благодарным, особенно к таким восхитительным дамам.
Вероника продолжала сочинять, продолжала в стихах грустить от одиночества. Но читать другим людям она давала лишь пасторали и пейзажные сценки. И хвалебные оды к могущественным покровителям, разумеется. Ах, прекрасная эпоха Возрождения, когда поэзия ценилась столь высоко! Флорентийский герцог Козимо I Медичи был так восхищен посвященным ему строками, что дал ее сыну в управление город Сиену.
«Искусная поэтесса, но мало в ней глубоких, искренних чувств», — продолжали говорить о Веронике, а она и рада была, что душа ее не обнажена напоказ.
Лежа в постели, она как-то залюбовалась своими ногами, стройными и мускулистыми, несмотря на старческие 37 лет. А потом заплакала, потому что вспомнила, как счастлива была с мужем, как сильно они любили друг друга и как хорошо друг друга понимали. А что теперь? Пустота в душе, никаких чувств, скука.
Но однажды, проходя среди толпы императорских придворных, она услышала: «Вот знаменитая графиня Гамбара!»
Да, та самая знаменитая поэтесса и дипломат, с печальной улыбкой подумала она про себя.
Но вдруг услышала: «Какая она красавица!»
Она не могла не обернуться.
И встретилась с ним глазами.
Никто так никогда и не узнал его имени, потому что в любовных стихах, которыми Вероника вновь, после долгого перерыва, начала наполнять свой стол, никаких имен не стояло.
В тот день она и сама не узнала его имени, потому что через час ей надо было уезжать.
По приезде она услышала от служанок, что в замке появилась гадалка, молодая совсем девушка, которую звали Кармента.
Вероника немедленно позвала ее к себе и задала вопрос, который мучил ее с той секунды, когда она услышала его голос:
— Скажи, моя мечта сбудется?
А гадалка ответила «да».
* * *
Много лет спустя, после смерти графини, ее семья занялась подготовкой стихов к печати.
Нельзя доверять подобное родне! Ведь они так хорошо знают, что прилично, а что нет!
В книгу вошли ее стихи про природу. Про почтительную привязанность к мужу. Патриотические строчки. Поэма, посвященная флорентийскому герцогу.
Про горячую любовь — ничего. Ничего про страдания, ничего про зуд, снедающий душу и тело. Это ведь так неприлично для благородной дамы, знаменитой графини Корреджо…
И с той поры все так и говорили, как и в предыдущие годы: стихи Вероники Гамбары тщательно отделаны по форме, изящно придуманы и построены. Но в них нет истинного чувства, нет глубоких эмоций. Это всего лишь милые упражнения беззаботной, спокойной дамы.
Только в 1890 году, триста сорок лет спустя после ее смерти, любовная лирика Вероники Гамбара, пламенеющая и горькая, была напечатана впервые. И оказалось, что она — совсем иной поэт, чем было принято считать.
Но кому посвящены эти стихи — неизвестно. Вероника Гамбара тщательно сохранила свои тайны.
Гаспара Стампа
Баллада
Я убила в себе надежду,
Ту, которой душа пылала,
Но я нарочно так загадала —
Пусть не будет все как прежде.
Я убила в себе надежду,
Зря я раньше ей так доверяла —
От надежды сердцу больно,
Ей смешно: разум я потеряла,
Теперь мучаюсь безвольно
От любви недобровольной.
Меня к смерти она направляла,
Спутав страстью, совсем изнуряла,
Превратила меня в невежду.
Я убила в себе надежду,
Я надеялась, и эти планы
В сеть медовую меня затянули.
Хватит — глупо! Пора оплакать
Грезы любви, что так обманули.
Забери меня, смерть, больную!
В сердце ноет место пустое,
Освободила его не без боя,
Сладостно там жилось ей прежде.
Я убила в
