я совсем расстроилась, скрипач смягчился:
– Сейчас его подлечили и даже пригласили в Большой на третьи партии, голос-то не ахти – таким тембром можно бриться.
Новый знакомец совсем сбил меня с толку. Дело в том, что Алика я ни разу не слышала. Как-то он напел мне на ухо популярную неаполитанскую песенку «Влюблённый солдат»: О, vita, о, vita mia… Но фальцет не даёт представления о голосе.
Когда тенор вернулся, Орленин распрощался.
– Этот баскетболист тебя тут не съел? – озабоченно спросил мой кавалер.
– Он такой кровожадный?
– Неуравновешенный и самолюбивый. Чуть кто усомнится в его гениальности – приходит в бешенство. Упивается желанием поразить публику вычурным жестом. Его амбиции больше его художественного дара, поэтому он никогда не станет великим исполнителем. А та старая мымра – инспекторша из Москонцерта, его любовница. Дон известный ходок.
Первое, что пришло мне в голову: за что они так не терпят друг друга?
Через пару недель я услышала Алика на большой сцене. Ему поручили в «Аиде» роль гонца, сообщающего фараону неприятную весть: Грозит египтянам нашествие варваров и эфиопов. Страна вся наша, словно пустыня, жатвы пылают. Злодеи эти уж двинулись на Фивы! Вот и вся партия. В афишке против фамилии певца по традиции стояло: «первое выступление».
Маслёнкину полагалась контрамарка в «тыловую ложу» – закуток у центрального выхода из партера, и он с гордостью пригласил меня на спектакль. Место имело одно преимущество: впереди не маячили головы и акустика отменная. Я ждала с волнением, и вот, мой поклонник, сильно загорелый, в шлеме, с копьём в руке, с голыми ногами, опутанными ремешками сандалий, энергично выскочил из-за кулис и с размаху, бухнулся перед фараоном на колени. Раздался грохот, пыль поднялась столбом. Публика развеселилась. Наконец зазвучал голос, и я чуть не упала со стула: довольно крепкий лирический тенор, но резкого тембра, к тому же певец блеял в терцию – возможно со страха. Хор грянул: Какая дерзость! По зрительному залу опять пробежало оживление. У меня мелькнула мысль: хорошо, что не вышла за него замуж – потом мучилась бы всю жизнь. Кстати, для своих певческих данных Маслёнкин сделал неплохую карьеру, отлично исполнял Юродивого в «Борисе Годунове» и даже пел в Зальцбурге с Караяном. Нельзя молиться царю-ироду, Богородица не велит — это у него здорово получалось, почти как у Козловского.
В антракте я спустилась в гардероб, оделась и вышла на улицу. Под колоннами вместо Алика меня ждал улыбающийся Дон.
– Ну, как?
– Нормально.
– Странно: думал, ты хорошо слышишь.
Уже на «ты»? Пускай! Главное, узнал, что я буду на спектакле и пришёл.
– Со слухом у меня в порядке. Просто считаю неэтичным обсуждать за спиной твоего коллегу.
– Вот это воспитание! – прищёлкнул языком скрипач.
– А где Алик?
– Наверное, ещё не разгримировался, его же вымазали морилкой с ног до головы. Пойдём в кино? У меня тут образовалось два билета в «Центральный».
Так с 1930 года назывался старый кинотеатр, прилепившийся к серому, в авангардном стиле, зданию газеты «Известия» на Пушкинской площади. Когда-то он назывался «Экран для всех», потом «Ша нуар». Теперь его нет – снесли в нулевые. Что построили на этом месте, и гадать не надо – торговый центр. Обещают тоже снести. Разрушать – это у нас в крови. Не проще ли запретить строить?
Тогда не было телевидения, поэтому в кассы кино, особенно на вечерние сеансы, выстраивались длинные очереди, но при стоимости в 30 копеек билет можно было купить на рубль дороже с рук у спекулянтов.
– В кино? А Алик?
– Что ты заладила: Алик, Алик. Мы потом ему расскажем.
И я согласилась, плохо соображая, куда меня несёт.
Ah, mein lieber Augustin, Augustin, Augustin…
4 августа.
В зал вошли уже после киножурнала «Новости дня», который предварял все показы и заменял зрителям нынешние телевизионные «Вести». Фильм шёл трофейный – «Не забывай меня». Я обрыдалась. Казалось, скрипач внимательно следит за драмой на экране, слушает волшебный голос Джильи, но иногда боковым зрением я улавливала, как его профиль становился фасом – он смотрел на меня, но не пытался взять за руку. Да что это я вообразила?
Однако, проводив после сеанса до дома, новый поклонник бесцеремонно вошёл вслед за мной в лифт и, когда двери закрылись, пытался поцеловать. От неожиданности я ударила его по щеке. Не слишком сильно, но ударила. То был последний бастион сопротивления: сила судьбы уже вторглась в мою жизнь. Орленин усмехнулся, подождал, пока я выйду из кабины, нажал на кнопку и поехал вниз, оставив меня в растерянности: вдруг обиделся и больше не позвонит?
Позвонил. Видно, моя реакция ему понравилась. Как всякий сильный самец, он неосознанно искал женщину без сексуального опыта. Во всяком случае, с объятьями больше не лез, но встречались мы почти каждый день.
Когда мужчина ставит целью обольстить ту, которую хочет, и есть средства, он ухаживает красиво, стараясь создать райский антураж. При этом женщину покоряет не столько сам дирижёр ситуации, сколько комплекс сказки, о чём она не догадывается. У Дона таких возможностей не было, зато в нём присутствовало то, с чем не сравнятся никакие внешние роскошества – талант. Обаяние таланта всегда сильнее потенциала денег, хотя многие предпочитают богатство. Не я. Мне хватило того, что мы оба страстно любим не только классическую музыку, но ещё крабов и мороженое. Бело-голубыми банками с сочными крабьими клешнями по 80 копеек за штуку, что недёшево по тем временам, были завалены прилавки всех рыбных магазинов и гастрономов – обычные продовольственные торговые точки назывались «Продукты». На улице Горького напротив здания Телеграфа раньше находилось популярное у любителей сладкого лакомства двухэтажное кафе, где в жутких металлических вазочках подавали крем-брюле со взбитыми сливками. Каждый из нас за один присест съедал не меньше трёх порций. Влюблённые ищут друг в друге похожее, и только потом сознают, что зацепило совсем не это, а то чего нет в них самих. Разность скрепляет сильнее.
Говорили не только о музыке. Пришлось рассказать, кто я и что, где учусь. В противоположность Маслёнкину, Дона статус моей семьи не смутил, даже как будто воодушевил. Он родился в Туле, его отец, рабочий на заводе, неплохо играл на баяне и балалайке, любил петь и хотел, чтобы сын прервал потомственную профессию токаря-лекальщика и стал певцом. Увы. Ординарные связки, низкое нёбо и стандартные лобные пазухи не позволили осуществить отцовскую мечту. Но по соседству доживал век старый скрипач. Пятилетний Дон с любопытством смотрел на шоколадный, блестящий лаком инструмент, а когда услышал звуки, которые извлекал
