должен обеспечивать много работы сапожникам, равно как и производителям конопли для верёвок и строителям виселиц.
К братству таких раздражительных продавцов медных драгоценностей отчасти принадлежат и коробейники с шеффилдскими бритвами, главным образом мальчики, которые ежечасно изгоняются из ворот дока полицией, тем не менее они умудряются возвращаться назад и проникать на суда, проходя среди матросов и тайно показывать своё оборудование. Подстрекаемый чрезвычайной дешевизной одной из бритв и золочением футляра, её содержащим, мой товарищ по плаванию купил её на месте, обменяв на табак. В следующее воскресенье он использовал ту бритву, результатом чего стала пара замученных и изрубленных щёк, которые почти требовали, чтобы их приодел хирург. В прежние времена, между прочим, это была неплохая идея – иметь парикмахерскую приёмную из-за зова истерзанного подбородка. Другой класс плутов, практикующихся на матросах в Ливерпуле, – это ростовщики, населяющие небольшие грачовники среди узких переулков, примыкающих к доку. Я был удивлён убийственным множеством позолоченных шаров на этих улицах, обозначающих их конторы. Они с позолоченными виноградинами вообще располагаются по соседству над душевными погребками, и, несомненно, ради взаимного упрощения деловых операций некоторые из этих учреждений имеют смежные внутренние двери для того, чтобы было удобно передавать своих клиентов с рук на руки. Я часто видел матросов в состоянии опьянения, мчащихся из душевных погребков к ростовщикам, из-за финансовых трудностей снимающих свои ботинки, шляпы, жакеты и косынки и иногда даже свои панталоны и предлагающих заложить их за бесценок. Конечно же, такие просьбы никогда не отклоняются. Но хотя на берегу в Ливерпуле бедный Джек находит больше акул, чем в море, сам он ни в коем случае не свободен от методов, которые мало соответствуют строгой морали, по крайней мере закону. В контрабанде табака он знаток: и когда становится хладнокровен и собран, то часто умеет полностью обойти таможню и сбыть добрые пакеты табака, который вследствие огромных налогов на него в Англии имеет очень высокую цену.
Как только мы подошли, чтобы бросить якорь в реку, то прежде чем достигнуть дока, трое таможенников взошли на наш корабль и спустились в бак, приказав матросам достать весь имеющийся у них табак.
Соответственно, несколько фунтов были предъявлены.
«Это всё?» – спросили чиновники.
«Это всё», – сказали матросы.
«Посмотрим», – ответили те.
И они без дальнейших церемоний освободили правую и левую сторону от багажа, бросились шарить по койкам и провели полный обыск помещения, не обнаружив ничего. Матросам тогда дали понять, что в то время, пока судно стоит в доке, табак должен оставаться в каюте, под надзором старшего помощника, который каждое утро должен скупо выдавать им одну порцию на душу из-за опасения его выноса на берег.
«Очень хорошо», – сказали матросы.
Но у нескольких из них были секретные места в судне, откуда они ежедневно вытягивали табак фунт за фунтом и контрабандой которого они занимались на берегу описанным ниже способом.
Когда команда шла на обед, каждый человек нёс по крайней мере одну порцию в своём кармане, на что он имел право, и много больше было скрыто на самом человеке, насколько у него хватало на это смелости. Среди великих толп, выливающихся из ворот дока в такие часы, вероятность обнаружить этих контрабандистов, конечно же, была невелика, хотя бдительные с виду полицейские всегда стояли по сторонам. И хотя эти «Чарли» могли предположить, что табачные контрабандисты проходят мимо, всё же выявить нужного человека среди такой толпы было так же трудно, как достать гарпуном пёструю морскую свинью, которая десятками тысяч мечется под судовым корпусом.
Наш бак часто посещали иностранные матросы, которые, зная, что мы пришли из Америки, стремились купить табак по низкой цене, поскольку в Ливерпуле его цена – американский пенс за полную трубку. Вдоль доков они продавали английскую «пенни», поднимая её в небольшом свёртке как вывеску кондитеров с поэтическими линиями или с небольшим нравоучением, напечатанным красными буквами на обороте. Среди всех достопримечательностей доков иностранца сильно поражают благородные лошади тяжеловозы. Это крупная и сильная скотина в настолько гладких и глянцевых одеяниях, что те выглядят почти что ежедневно почищенными и каждое утро доставленными камердинером. Они ходят медленным и величественным шагом, поднимая свои тяжёлые копыта как королевские сиамские слоны. Вам не надо полосовать плетью этих римских граждан, поскольку их послушание таково, что ими управляют без узды или ударов плетью, они идут или подходят, останавливаются или идут тихо. Серьёзность, достоинство, благородство и учтивость тяжеловозов сделали их взгляды прекрасными – настолько исполненными спокойного интеллекта и проницательности, что я часто пытался вступить с ними в разговор, пока они стояли под погрузкой. Но всё, чего я смог добиться от них, оказалось простым признательным дружеским ржанием, хотя я многое поставил бы на то, что, умея говорить на их языке, я получил бы от них много ценных сведений относительно доков, где они прошагали всю свою достойную жизнь.
Нам неизвестны животные миры, и каждый раз, когда вы замечаете лошадь или собаку с необычайно мягкими, спокойными, глубоко посаженными глазами, то будьте уверены, что перед вами Аристотель или Кант, спокойно размышляющий о тайнах человека. Никакие философы так полностью не постигают нас, как собаки и лошади. Они сразу же видят нас насквозь. И, в конце концов, разве лошадь не разновидность четвероногого немого человека, полностью одетого в кожу, кто живёт на овсе и тяжко трудится на своих хозяев, наполовину вознаграждая их или наполовину служа обузой, как и двуногие дровосеки и водокачки? Но лёгкая божественность есть даже в скотине и в особенной ауре лошади, которую стоит навсегда освободить от неуважения. Что же касается величественных, авторитетных тяжеловозов в доках, то я скорее решусь ударить сидящего судью, чем применить силу к их сакральной святости.
Это замечательно, что загрузка их величеств достойна описания. Телега – большая квадратная платформа на четырёх низких колёсах, и на эти телеги укладывают хлопок, кипу за кипой, как будто заполняют большой склад, и тем не менее процессия из трёх этих лошадей всё это спокойно увозит.
Сами вожатые – почти столь же исключительное племя, как и их животные. Как и судьи в Англии, они носят платье, но не того же самого покроя и расцветки – хотя есть и закрывающее колени, и из-за шума, создаваемого на тротуарах их грубыми башмаками с набойками, вы решили бы, что они со своими лошадьми покровительствуют ранее упомянутым сапожникам. Я никогда не мог подобраться ни к одному из них. Они – занятой, невозмутимый народ, который со всей возможной торжественностью шествует впереди своих животных, время от времени мягко советуя им отклониться вправо или влево с целью избежать столкновения с каким-нибудь проезжающим мимо экипажем. Кроме того, проведение большей части своей жизни в высокородной компании лошадей, кажется, привела их к исправлению манер и утончению вкуса, наряду с передачей им подобия достоинства от своих же животных, но оно же передало им своеобразное изысканное и молчаливое отвращение к человеческому обществу.
Есть много необычных историй о ломовых лошадях. Среди них есть и такая: один попугай, который от того, что долго жил в своей клетке, стоящей в низком окне, выходящем на док, научился довольно бегло разговаривать на языке стивидоров и возничих. Однажды возница оставил свой транспорт стоящим на причале телегой к воде. Как раз был полдень, когда в доке на время воцарилась тишина, и Полл (попугай), встретившись лицом к лицу с лошадью и получив тему для беседы, крикнул ему: «Назад! назад! назад!»
Лошадь пошла назад, сбросив себя и экипаж в воду.
Док Брансуик на западной части доков является одним из самых интересных. Здесь стоят различные чёрные пароходы (так не похожие на американские, поскольку они должны проходить через неистовые Узкие моря7), курсирующие ко всем берегам этих трёх королевств. Здесь вы увидите огромное количество продуктов, привозимых из голодающей Ирландии, здесь вы увидите палубы, превращённые в загоны для волов
