— Прыгай, прыгай! — кричали девушки, боясь, что она попадет в огонь и обожжется, и сами для примера подпрыгивали на месте.
И Ложечка, сообразив, что нужно делать, вместе с Велемом, который помог ей разбежаться, длинным прыжком перенеслась через огонь.
— Ну, вот видишь, ничего страшного! — Обняв ее за кругом пламенного света и отвел в сторону, чтобы дать место следующей паре, Велем на радостях поцеловал ее.
Красивая полонянка давно нравилась ему, но объясняться с ней ему было трудно, да и она мягко уклонялась от попыток подружиться поближе. Вот и сейчас она вздрогнула и уперлась руками ему в грудь, стараясь оттолкнуть и говоря что-то непонятное. В ее больших карих глазах, озаренных огненными отблесками, мелькнул страх, и Велем тут же выпустил ее, не пытаясь продолжать. Он вдруг вспомнил, от чего она чуть не умерла полтора месяца назад, и понял, что в объятия мужчины ее потянет еще не скоро.
Через какое-то время снова появился князь Одд, и Домагость усадил его на почетное место. Варяг был уже в другой рубахе, синей, тоже богатой, отделанной полосками золотой парчи. Ему удалось незамеченным уйти с заколдованного озера, добраться до гостиного двора и там привести себя в порядок. Колль, который помогал конунгу переодеться, заметил на промокшей и пахнущей травой нижней рубахе несколько небольших кровавых пятнышек, а на спине конунга — свежие царапины весьма красноречивого вида. Парень, конечно, не смолчал, и по дружине мгновенно разнесся слух; пересмеиваясь, хирдманы передавали друг другу, что конунгу в эту ночь повезло именно так, как хотелось бы каждому из них. Впрочем, не ему одному. Ладожские женщины, во многом при помощи халейгов избежавшие плена, разорения и потери близких, отблагодарили их достаточно щедро.
Обе старшие дочери Домагостя к тому времени уже были возле костров: нарядно одетые, в вышитых рубашках, с шелковыми тканками на головах, с ожерельями из пестрых стеклянных бусин, которые сами по себе составляли целое приданое. Каждая такая бусина стоила куницу или серебряный шеляг, но Домагость ничего не жалел для любимых дочерей и мог убирать их богаче всех ладожских невест. Увидев Яромилу, Одд невольно вздрогнул и опять ощутил внутри волнение и томительный жар. В праздничных одеждах, с переплетенной косой, она показалась ему по-новому прекрасной. В отблесках огня золотое кольцо Торгерд ослепительно сияло на ее руке. То, что произошло возле озера — красивые девушки в воде, белые рубашки, похожие на лебединое оперенье, драгоценное кольцо на пальце одной из них — так напомнило песнь о Вёлунде, что Одд сам усомнился: действительно ли это случилось с ним или он опять вспомнил одно из сказаний, до которых был большой охотник?
Глядя на Яромилу, никто бы не сказал, что она недавно пережила что-то необычное. От буянящей Росяной Матери в ней ничего не осталось; держалась она, как всегда, приветливо и невозмутимо, была весела и на него посматривала с прежним дружелюбием. Но не успел Одд решить, что встреча у озера ему померещилась, как на него опять накатили воспоминания, он вновь ощутил тепло ее тела и понял, что все это было на самом деле. Ни о чем другом он не мог думать, отвечал невпопад, если к нему обращались. Иногда он с усилием заставлял себя отвести глаза от Яромилы, но не видел никого, кроме нее, и, даже отвернувшись, продолжал чувствовать, где она находится и что делает. Он никак не мог выйти из того сказания, в которое она его заманила, не мог преодолеть невидимую преграду, хотя вокруг вовсю бурлил и шумел простой человеческий мир. И в том сказании ему хотелось остаться навечно.
Через некоторое время Домагость сам подвел старшую дочь к варяжскому князю и вручил ей наполненный медовухой рог, окованный серебром.
— Поднеси гостю, а не то он смурной какой-то! — говорил Домагость, сам уже плохо стоявший на ногах. — Лелюшка ты наша, красавица! — И он в умилении целовал дочь, едва веря, что сам произвел на свет эту золотую лебедь. — Ни на земле, ни на небе такой красоты нет! — горделиво хвастался он гостю, не подозревая, что тому это известно не хуже.
Яромила подошла, держа рог обеими руками, и Одд встал ей навстречу. Она смотрела на него сияющими глазами, а ему больше всего хотелось спросить: это было на самом деле?
Как там костер, так и здесь костер!
— пел Домагость, приплясывая и указывая своим жреческим посохом то на небо, то на купальский огонь, являвшийся земным подобием солнца.
Как на небеси, так и на земле!
— подхватывали за ним все, кто был рядом, и хлопали в ладоши, а стоящие притопывали в лад.
Чарочка добрая, чарочка славная,Буди восполнена, буди восславлена,Чарочка честная, славная песнями,Медами пенися во славу Велеса!
— Не допивай все сразу, — шепнула Яромила, подавая рог Одду. — Это мед, если ты все выпьешь, то скоро не сможешь встать и завтра тебе будет очень плохо.
— Хорошо, — ответил Одд, улыбнувшись ей поверх рога, и отпил немного. — Не уходи, присядь со мной. Это можно?
— Можно, — согласилась Яромила и села рядом с ним на овчину. Места было мало, и они тесно прижались друг другу, отчего он снова почувствовал нарастающее желание. — Мне теперь все можно. — Она лукаво глянула на него и с намеком улыбнулась.
Впервые с тех пор, как ей исполнилось тринадцать, Яромила чувствовала себя такой же, как все, и веселилась, как все, опьяненная и своими новыми ощущениями, и чувством единения с людьми и стихией. Она казалась еще красивее, чем обычно, но мужчины и парни, хоть и смотрели на нее жадными глазами, не метили в нее крашеными яйцами, понимая, что богиня Леля для них запретна. И только сама Яромила знала, что с Лелей покончено: она переступила эту черту и изменилась навсегда. И от осознания этих перемен ее глаза лучились таким ярким светом, что люди, коснувшись взглядом ее лица, застывали, пораженные ее необычной, по-особому одухотворенной красотой.
— Неужели правда будет плохо? — Одд отпил еще немного и предложил рог Яромиле. — А так легко пьется. Хочешь, я расскажу тебе, как Хрольв, один бонд из Синего фьорда, попал на праздник к троллям?
Яромила кивнула: ей было сейчас все равно, о чем говорить, — само его присутствие и звуки этого голоса делали ее счастливой. И Одд продолжал:
— Возле усадьбы Хрольва издавна лежал огромный камень. И вот однажды, как раз в ночь Середины Лета, Хрольв шел мимо и вдруг услышал сильный шум, пение и топот. Он подошел поближе и увидел, что камень поднят на высоких серебряных столбах, а под ним в богато убранном покое веселятся тролли, горит огонь в очаге, пенится в котлах пиво, кружатся в танце хулдры. Тут к Хрольву подошла одна из хулдр, принявшая облик очень красивой девушки, и пригласила его присоединиться к празднику. Она была так хороша, что Хрольв не смог ей отказать. До утра они веселились вместе, а на прощание хулдра поднесла ему рог, наполненный самым вкусным пивом, которое Хрольв когда-либо пробовал в своей жизни. Но едва он отпил, как все исчезло: смолкло пение, камень опустился, все тролли исчезли, исчезла и та хулдра. Хрольв вернулся домой, с трудом найдя дорогу, но с тех пор от него очень мало толку. Он почти ничего не может делать по хозяйству, а только сидит на одном месте и глядит перед собой, хмурит брови и шепчет, будто силится что-то вспомнить. Ему хочется вспомнить, как он веселился у троллей, но все его воспоминания растаяли…
