Аль-Рашид кивнул и отодвинул свой стакан. Появились слуги, поставившие на большой медный стол тарелки, наполненные бараниной с рисом и овощами. Потом они принесли фарфоровую и серебряную посуду, а также большие ложки, свидетельствующие о западных пристрастиях. Бедуины едят руками с большого блюда, поэтому церемониал омовения рук является не только жестом гостеприимства, но и санитарной процедурой. Пища была превосходной, и я сожалел о том, что Уотсон — большой любитель баранины — не может ее попробовать.
Во время еды беседа перешла на предстоящий брак мистера Питерсона, устроенный его родителями.
— После нашего возвращения Халид окончательно ударился в религию, — вздохнул аль-Рашид. — В Оксфорде он был первым учеником и никогда не присоединялся к нашим попойкам, а посещая публичный дом, всегда вступал с девушкой в брак.
— Это старая традиция, придерживаться которой не составляет труда, — запротестовал Питерсон. — Перед уходом я всегда разводился. Кроме того, девушки не понимали, что я произношу, так как я говорил по-арабски. Для них это не имело никакого значения.
— Зато имело для тебя, — с неприятной усмешкой сказал аль-Рашид.
— Извините, но каким образом можно вступить в брак на несколько часов? — спросил я из любопытства и надеясь избежать длительного спора Питерсон махнул рукой, словно отмахиваясь от мухи.
— Согласно мусульманскому обряду, для вступления в брак мужчине достаточно трижды сказать женщине «я женюсь на тебе», а для развода — «я развожусь с тобой», после чего процедура считается законной. Арабские мужчины, уезжая надолго и не беря с собой своих настоящих жен, обычно вступают во временный брак на краткий период, чтобы наслаждаться домашними удобствами.
Подобная традиция показалась мне слишком опасной. Для меня это было всего лишь причудливым иностранным обычаем, но некоторые мужчины, имеющие слабость к прекрасному полу, могли бы вступать в брак великое множество раз. Например, Уотсон, если бы ему представилась подобная возможность, наверняка бы женился еще до окончания школы!
Именно подобные обычаи делали этот народ примитивным. Если брак можно заключить, всего лишь пробормотав несколько слов, если для освящения союза не требуется присутствия церкви и государства, значит, людям не знакомы самые важнейшие институты цивилизации. Брак — достояние цивилизованных народов, а арабы остаются дикими с их постоянными грабительскими набегами и межплеменными войнами.
— Я всегда считал английских леди куда более смышлеными, чем наши женщины, — заговорил аль-Рашид. — Они предоставляют мужчине то, в чем он больше всего нуждается, не давая никаких обязательств на период, составляющий час с небольшим, в то время как здесь от временных жен требуют готовить пищу и следить за домом. Хотя при разводе им выплачивают солидную сумму, она все равно меньше той, которая женщина в английском борделе зарабатывает за неделю.
— Но служащие в подобных заведениях должны все время платить за комнату, стол и одежду, — возразил я. — Насколько я понимаю, временных жен обеспечивают всем этим бесплатно.
Халид кивнул и улыбнулся.
— Совершенно верно. Им также часто дарят ковры и драгоценности.
— Но те несчастные, которые были вынуждены работать в публичных домах, считаются непригодными для брака, и когда они стареют, то вынуждены просить милостыню, если им не удалось накопить денег, — заметил я, думая о беднягах, которым приходилось проводить преклонные годы в благотворительных заведениях моей родной страны.
Даже аль-Рашид выпучил глаза от удивления.
— Непригодными для брака? — переспросил он. — Почему временная жена должна быть более непригодной для брака, чем любая разведенная женщина? Иногда вторая или третья жена, которая старше других, отличная домохозяйка и кухарка. Какое имеет значение, что ее красота поблекла?
Я забыл, что мусульманским мужчинам дозволяется иметь четырех жен. Уотсону повезло, что он никогда не бывал в Аравии, ибо иметь четырех жен означало содержать их всех и одинаково о них заботиться. По зрелом размышлении не приходится удивляться, что большинство арабских мужчин предпочитают ограничиваться одной женой.
Халид Питерсон покачал головой.
— Вы должны простить моего друга, — сказал он мне. — Он обеспокоен тем, что ему придется жениться на молодой и строптивой бедуинской девушке, которая умеет только доить верблюдиц и выбивать ковры. Даже Ахмед должен служить своей семье, как я служу моей, хотя это не нравится никому из нас.
Аль-Рашид метнул на Питерсона сердитый взгляд, и я начал сомневаться, подходит ли слово «дружба» к их взаимоотношениям. Возможно, Питерсона отправили в Англию присматривать за аль-Рашидом, и он продолжал исполнять эту обязанность и после возвращения. Во всяком случае, между ними не ощущалось особой теплоты.
— Мы все должны приносить жертвы ради наших семей, — промолвил я, думая о том, что эта концепция мне вовсе не так чужда, как они, очевидно, полагали.
Слуга принес десерт — пирожные, слишком клейкие и сладкие для любого старше десяти лет. Перемена блюд совпала с переменой темы разговора, что было весьма желательно. Я уже понял, что не жажду провести ближайшие недели, пересекая пустыню, в компании этих людей.
Спустя пять дней после отбытия из Эр-Рияда аль-Рашид уже клянчил воду. Он покончил со своим рационом, словно не верил, что на пути нам не встретится ни одного оазиса, источника или другого места, где можно запастись водой, покуда мы не переберемся через пустыню. Я не чувствовал себя обязанным с ним делиться, и другие, очевидно, тоже.
— Отлично, — сказал Абдул Азиз, установив мою палатку и подав мне порцию черствого хлеба и засушенных фиников. — Значит, он скоро умрет и не сможет убить меня.
— Почему вы думаете, что он хочет вас убить? — спросил я.
— Для этого его и послали с нами, — ответил Абдул Азиз тоном пресыщенного жизнью юнца. — Я принц и должен стать королем после моего отца. Братьев у меня нет. Если он убьет меня, то прервет наш род, и мы уже никогда не сможем претендовать на трон в Эр-Рияде.
— Думаю, если бы он хотел убить вас, то попытался бы сделать это теперь, — сказал я. — По крайней мере, начал бы следить за вами. Но Ахмед не проявляет интереса ни к кому из мурра, если не считать женщин. Мне кажется, он находит чадру излишне старомодной.
Абдул Азиз мрачно улыбнулся.
— Такие мужчины только доказывают, что чадра — единственная надежда для женщин, желающих сохранить честь и уважение к себе, а не стать добычей хищника вроде него.
Абдул Азиз не называл Рашида по имени и старался плюнуть, даже произнося местоимение, но во рту у него было слишком сухо, как, впрочем, у всех нас. Воду нам выдавали буквально по капле, и мысль о выплевывании драгоценной влаги казалась кощунственной.
— И все-таки хорошо, если он умрет, — снова сказал юноша, словно компенсируя неспособность выразить презрение плевком.
Пока я ел, Абдул Азиз сидел молча. Одна из женщин подошла к пареньку и передала ему тарелку с той же порцией, что и у меня. Это происходило каждый вечер, и, несмотря на чадру, я определил, что юноше приносит еду одна и та же девушка.
Судя по ее движениям, я был уверен, что она очень молода. Интересно, что при отсутствии другой визуальной информации, возраст женщины можно определить по движениям даже под чадрой. Я пришел к выводу, что это сестра Абдула Азиза, Ноура.
Обычно она не произносила ни слова, но этим вечером решила заговорить.
— Брат, — очень тихо сказала девушка, — я бы хотела, чтобы ты провел день в моей палатке, а не с другими погонщиками верблюдов. Я слышала тревожные вещи и предпочла бы, чтобы ты был рядом. Мы снова сможем обсудить военные хитрости Пророка, когда он сражался с неверными в битве при Бадре.
— Конечно, я приду, — быстро согласился он. — Ты не должна беспокоиться из-за того, что говорят другие женщины. Я понимаю, что тебе среди них не слишком удобно. К тому же все они хотят найти тебе мужа.
— Мне просто не по себе, когда один из них среди нас, — сказала она, невольно посмотрев в сторону палатки аль-Рашида.
— Прости, что я не уделял тебе внимания, — извинился Абдул Азиз. — Ты должна была сказать мне об этом раньше. Конечно, тебе не следует оставаться в палатке одной, без мужчины, который может тебя защитить.
Девушка сказала что-то, чего я не мог разобрать, и словно поплыла прочь — ее длинная чадра развевалась над песком.
Абдул Азиз посмотрел на меня и покраснел. На момент он забыл, что они не должны разговаривать в моем присутствии, что я могу понимать их так же хорошо, как любой соотечественник. К тому же Абдул Азиз не мог упоминать при мне имя девушки и ее родство с ним, не позоря при этом ее и меня.
