интересно и иронично. Как читателя меня не столько отталкивают, сколько интригуют такие описания. Еще я ставлю под сомнение слова рассказчика (или даже писателя). Правда ли Бетта похожа на обезьяну? Или же ему просто неприятна сорокадвухлетняя женщина, которая никогда не была замужем и предпочитает носить удобную, а не модную одежду? Может быть, он иронизирует? Да, у нее срастаются брови и лицо немного напоминает обезьянью морду… Но у каждого из нас бывают дни, когда мы кажемся себе такими. Хочет ли Бальзак, чтобы она была нам противна? Не в этом ли его замысел? Может, он хочет, чтобы в тот момент, когда мы проникнемся симпатией к ее чертовски коварным планам, мы взглянули на себя и поняли, что в нас тоже есть что-то от
bête («зверя»)? Звероподобие имеет важность. В каждом из нас есть кое-что звериное, и нам нравятся такие герои в романах. Они гораздо интереснее и искреннее, чем благонамеренные персонажи.
По словам Генри Джеймса, Бальзак был «верховным судьей человеческой природы». Флобер ругал его на чем свет стоит и однажды сказал, что Бальзак был бы выдающимся человеком, если бы умел писать. (Флобер вообще был тем еще гадом…) Пруст испытывал на себе огромное влияние Бальзака (и любил его), но даже у него не получилось не назвать его вульгарным. Справедливости ради стоит отметить, что идут споры, не является ли Бальзак скорее историком, чем писателем. В некотором роде он напоминает документалиста: он пользуется формой романа, чтобы описывать происходящее вокруг. На творчество Бальзака нередко взирают свысока просто потому, что его наследие огромно. Неужели можно столько написать без потери качества? В цикл La Comédie Humaine («Человеческая комедия»), где он выносит окончательный вердикт о человеческой природе, входит 91 оконченное сочинение (включая романы, рассказы и очерки) и 46 неоконченных. На страницах своих произведений он вдохнул жизнь в невероятное количество людей. По оценкам биографа Грэма Робба, он создал более 3500 персонажей. Даже в наш век сиквелов, приквелов и писательских брендов сложно представить, чтобы кто-то выпустил серию романов в 91 томе. Бальзак доводит идею «последовательности романов» до крайности, но при этом не единственный выбирает такую форму творчества. Позже она выльется в концепцию roman-feuve («романа-реки»). Самым очевидным примером такого произведения можно считать À La Recherche du Temps Perdu Пруста. Романы, составляющие последовательность, взаимосвязаны в своем изображении мира и объединены целью передать общую идею, но при этом читать их можно по отдельности и не обязательно друг за другом. Изображаемый в них мир населен огромным количеством персонажей, действия которых связаны далеко не всегда.
В чем смысл всего этого для Бальзака? На мой непрофессиональный взгляд, он неосознанно задумал La Comédie Humaine как повод продолжать писать. В конце концов, разве можно найти более вескую причину написать очередную книгу? Если эта книга входит в серию и становится частью великого плана, не продолжить труд просто невозможно. Это позволяет поддерживать в себе определенный уровень одержимости и дает чувство, что ты работаешь, чтобы построить нечто грандиозное и чрезвычайно значимое. (Раз уж на то пошло, не этого ли всем нам хочется от жизни?) Бальзак написал возмутительно много, включая более тридцати эротических рассказов на особом средневековом французском, который он сам изобрел, чтобы больше никто не смог их прочитать. Да, вы все верно поняли. Жаль, такая лингвистическая возможность не была известна автору «Пятидесяти оттенков серого»!
Одним из мотивов Бальзака – возможно, именно тем, что делает его самым необычным из французских писателей XIX века, – было заявленное желание изучать индивида в контексте истории его семьи. Это объяснимо, учитывая, насколько нестандартной была семья самого Бальзака. На один из аспектов его биографии часто не обращают внимания, поскольку писатель и сам был весьма ярким персонажем, но упоминания явно заслуживает удивительная история его отца. Отец Бальзака Бернар-Франсуа родился в крестьянской семье неподалеку от Альби на юге Франции в 1746 году и стал первым из одиннадцати детей. Не знаю, что толкнуло его к этому и насколько это было нетипично (судя по всему, крайне нетипично), но Бальзак-старший уговорил местного священника научить его читать и писать. Это позволило ему подростком устроиться секретарем к юристу и переехать в Париж. (И снова: весьма нетипично для конца XVIII века.) Бальзак-младший рассказывает любопытную историю о первых днях отца в Париже: когда Бернар-Франсуа жил в доме прокурора в Париже, его попросили разделать куропатку. Он понятия не имел, как это делается. (Нам остается лишь предположить, что он никогда прежде не видел куропаток.) Вместо того чтобы сказать: «Нет, простите, может, кто-то другой?» (что было бы крайне скучно и совсем не в характере Бальзака-старшего), он взял нож с такой уверенностью и воодушевлением, что разрезал и тарелку, и скатерть, и деревянный стол. Почему-то это произвело большое впечатление на собравшихся.
Бернар-Франсуа полагал, что дожить можно и до ста лет, если жить правильно. Для этого, по его мнению, нужно было блюсти «умеренное целомудрие» (не знаю, что именно он имел в виду: то ли очень много секса, то ли не слишком много) и съедать на ужин только одну грушу. Бальзак-младший выбрал противоположный путь и славился своей любовью к изобилию. Однажды он подал луковый ужин, состоящий из лукового супа, лукового пюре, лукового сока, луковых оладьев и лука с трюфелями (по сведениям Робба). Он любил груши и следил, чтобы у него в запасе их всегда оставалось полторы тысячи, а этого его отцу хватило бы на целых четыре года.
Представления Бальзака о женщинах и матерях весьма интересны, особенно если вспомнить, что он творил за несколько десятилетий до Фрейда. Его отец Бернар-Франсуа якобы гордился, что в детстве научился сосать молоко из козьего вымени. Так, по словам Бернара-Франсуа, делали древнегреческие боги. (Да, я тоже не поверила своим глазам, когда прочла это. Мастер! Хотя мне сложно понять, как подманить к себе козу и заставить ее стоять рядом, если ты совсем малыш… Наверное, не стоит об этом задумываться.) Бальзака, как и многих городских детей того времени, отправили к кормилице, и это, похоже, обидело его на всю жизнь: биографы подробно рассказывают, что он очень долго не мог простить свою мать. Я не очень понимаю такие моменты в биографиях писателей XIX века. Как можно обижаться на то, что было в порядке вещей? Если у всех вокруг были кормилицы, разве можно чувствовать себя уязвленным? Может, он просто боялся вспоминать, как отец сосал молоко у козы. (Я вот боюсь.) Возможно, мы применяем к писателям современные стандарты, когда предполагаем,
