«Я просто от природы тощий, – отмахивался он от праздных вопросов о возможном своем аскетизме. – Когда человек тощий, тщедушный, все думают, либо он монах, либо чахоточный, то есть несчастный. А я просыпаюсь поздно, потому что ложусь поздно. Смотрю телевизор, у меня есть «тарелка». Много барахла… В мире вообще много барахла, разве не так?» – с улыбкой говорил он, не требуя ответа.
Как флажками обложенный, лишенный на протяжении почти десяти долгих лет множества житейских удовольствий, отрешенный от «мирской суеты», он погружался в размышления о простых человеческих понятиях, о счастье, например. Считал, что это «понятие глубоко субъективное, для каждого свое. Потом счастье не бывает продолжительным. На день-два закружилась голова. Проходит время, и если прожил жизнь наполненно, интересно, смотришь, оборачиваешься: вот тогда было даровано счастье, а ты этого не понимал. Раз ты тогда не понимал, а теперь понимаешь, что такое счастье, какое же оно, счастье?..»
Когда ты проходишь по краю, уверял окружающих Леонид Алексеевич, некоторые вещи становятся тебе много дороже. И с этого момента начинается истерика: что еще не успел, не сумел…
С возрастом, считал он, не мудреешь, а слабеешь. По молодости, даже если не было особенной необходимости, казалось, что только так и нужно поступать. Теперь все больше думаешь: а зачем? Не лучше ли посидеть спокойно, не суетясь, подумать, чтобы дров не наломать ненароком…
«Мне кажется, что я стал мягче, – говорил он. – Хотя сорвался недавно. Моя жена сказала, что я в жизни ни с кем так не разговаривал. Ужасная сцена была, хотя я и чувствовал свою правоту. Но правота правотой, а о форме думать надо».
Довели, стало быть, до ручки, коль случилось такое.
* * *
Когда Нина впервые увидела после операции Леонида, он был беззащитен, как ребенок. «Маленький, родной. Наверное, у всех любящих людей такая связь. Он знал: что бы ни было, я тут. Я на полчаса в магазин, в ванную – Нюсенька, я соскучился… Вот будет совсем здоровым, будет немного другим. Самостоятельным…»
С трудом выговаривая слова, он напоминал Нине свои старые стихи:
…А женщина глядит, не понимая…Она в своем неведенье права.И я шепчу ей на ухо: «Родная!»И каждый слог в отдельности: «Род-на-я!»И медленно по буковкам: «Р-о-д-н-а-я!»
…О Господи, какие есть слова!..
Иногда они затевали между собой публичные шутливые пикировки. Леонид Алексеевич, напуская на себя строгий вид, тяжко-тяжко вздыхал и «жаловался» друзьям: «Нина, как ни странно, больше стала меня ревновать сейчас, после болезни…» – «Да? – задумывалась Нина. – Ну да, вообще-то… Бабы пошли какие-то беспардонные. Им разрешаешь поухаживать, а они прямо растекаются…»
Леонид Ярмольник придумал для своего друга и время от времени практиковал оригинальную, и надо признать, весьма эффективную, терапию. Загодя договорившись, заезжал за Филатовыми. И Леонид Алексеевич в безукоризненном костюме, начищенных штиблетах, при галстуке или даже «бабочке», в жилетке, весь такой небрежно-элегантный, брал под руку свою божественно красивую Нину, и они все вместе отправлялись в какой-нибудь экзотический китайский ресторан (но чаще всего – в «Династию» у метро «Парк культуры»). Восточную кухню Филатов просто обожал.
В ресторане они чинно устраивались за уютным столиком у окна, долго листали фолианты меню, придирчиво выбирали блюда, щеголяли мудреными названиями напитков, чуть-чуть манерничали, с легкой ехидцей подтрунивая друг над другом… Вышколенный официант парил над ними и с молниеносной готовностью исполнял любой каприз желанных гостей, и, наконец, они – медленно-медленно, никуда не торопясь, – начинали вкушать, наслаждаясь вкусом и удивительными ароматами. Ну просто записные гурманы, эдакие великовозрастные пижоны…
Только между сменой блюд Леонид Алексеевич позволял себе курить и, балагуря, заниматься «просветительством» масс:
– В Китае, чтоб ты знала, Нюсенька, еду рассматривают как идеологию. Это самая сладкая из всех идеологий… Там есть кухня пекинская, сычуанская, шанхайская, это южная, с очень острыми и экзотичными блюдами… Мы ее пробовать сегодня не будем. Есть харбинская – это почти что наша: черный хлеб, икра, балык… Это тоже отложим на другой случай. Более изысканной считается шандуньская. Ее рецепты составляют основу конфуцианской кухни…
Пища, Нюсенька, должна быть не только вкусна и полезна, но и услажать взор и согревать душу. Не надо торопиться, иначе ароматы ускользнут от тебя… Стремление человека к пище совершенно естественно, а значит, не может считаться грехом. При этом необходимо гармоничное сочетание вкусов Инь – «теплых» продуктов, теплых цветов, и Янь – продуктов «холодных»… Не смейся.
В своей кухне китайцы используют все, что дает природа. Ты, Лень, со мной согласен?.. Хотя при чем тут я, это же еще старик Конфуций говорил!..
Зато Нина брала реванш дома. Пицца от Шацкой с грибами, помидорами, зеленью, всяческими специями имела среди близких бешеный успех.
– Сначала я готовлю тесто: мука, очень маленькая чашка молока, яйцо и сода на кончике ножа. Из этой массы делаю три комочка и – в миску под марлю на 15 минут. За это время жарю килограмм шампиньонов… Беру кетчуп, майонез, сыр, помидоры, для Лени – зеленый лук, он не любит белый…
Ну и так далее. Через пятнадцать минут все готово. А если остатки поставить в холодильник – наутро объедение!
А ведь прежде Леонид Алексеевич к «пище из духовки» был абсолютно равнодушен. В молодости, рассказывали друзья, он больше всего ценил рыбные палочки и бело-розовую пастилу, то есть самые дешевые, непритязательные и даже несколько оскорбительные для настоящего гурмана продукты.
Без тени смущения Филатов признавался, что, к сожалению, напрочь лишен редкого таланта разбираться в тонкостях сервировки, кушаньях и блюдах. По-студенчески, по провинциализму ли своему не усвоил, хотя согласен: это тоже момент прекрасного в жизни – еда.
Друзья по мере возможностей пытались отвлечь его от печальных мыслей, вернуть к публичной жизни. Крайне редко, но все-таки случались неафишируемые «выходы в свет». Например, на шумную премьеру, особенно, настаивал Филатов, если она с моими товарищами связана: «Нужна какая-то аттестация со стороны известных людей, чтобы заставить меня подняться». Кое-как собрался и выбрался в «Сатирикон» к Косте Райкину на «Трехгрошовую оперу», потом на концерт Саши Розенбаума… Следил за киноновинками.
Владимир Качан с Михаилом Задорновым пытались вытаскивать его на разные концерты. Первое их совместное выступление состоялось в театре «Школа современной пьесы». Именно руководителю театра Иосифу Райхельгаузу принадлежала идея устроить авторский вечер пишущих артистов. Поначалу Филатов ни в какую не соглашался, всячески отнекивался. В конце концов, уговорили. Объяснили, что поставят стул, он будет читать стихи сидя и, если хочет, даже курить, перед ним поставят столик с микрофоном и пепельницей. Скрепя сердце на это согласился даже люто ненавидящий табакокурение Райхельгауз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
