Ещё на подходе к Пионерской они услышали пение детского (или всё-таки женского?) хора. Понять было сложно. Но звучало красиво.
Фонарик начал садиться. Иван потряс его — бесполезно. Разве что обколотить батарейки — иногда помогает. А вот нагреть их нечем, зажигалка-то пропала.
Когда путники дошли до блокпоста, их встретила целая делегация, словно Ивана со товарищи давно ждали. Четверо здоровенных парней с автоматами. Посветили фонарями в лица, проверили документы (у тех, у кого были — впрочем, отсутствие документов у Убера и у Кузнецова никого не смутило). Люди, проверявшие паспорта, как на подбор были высокие и крепкие, но откровенно странные. Иван даже сразу не понял, чем они отличаются — кроме очень высоких, тонких голосов.
Какая-то бабскость в чертах лиц.
— Это кастраты, — пояснил Водяник негромко.
— Что? — Иван покрутил головой. — Те самые?
Профессор кивнул.
— Да, именно те, которых сотворил — или изувечил, кому как — Саддам Кровавый.
Один из кастратов, с огромным родимым пятном на левой щеке, вдруг поднял голову. Обратился к другим. В руках у него был паспорт Ивана.
Подошел старший — у него были нашивки на воротнике, — взял паспорт, прочитал. Внимательно посмотрел на диггера.
Да что происходит? — Иван насторожился.
— Кровь Саддама! — крикнул высоким сильным голосом главный кастрат. Он повернулся к своим. Те вдруг перестали быть дружелюбными — мигом наставили на компанию калаши.
— Пройдемте с нами!
— Ну всё, — сказал Уберфюрер, поднимая руки. — Нам конец. О такой ли смерти я грезил?
Пока они шли, их охранники кивали остальным. Станция была своеобразная. Односводчатая, того же типа, что и Удельная, но светлая — горела часть фонарей в световом карнизе — и жилая. Местами она была закрыта белыми полотнищами. Зачем — Иван не понял.
Меченый, с родимым пятном, шёл справа от Ивана и иногда начинал выкрикивать: «Кровь Саддама! Кровь Саддама!». Уберфюрер повертел головой, спросил шепотом:
— Чего они всё про кровь Саддама орут?
— Не знаю. Но, похоже, ничего хорошего нам не светит, — сказал Иван.
— Не разговаривать! — окрикнул их меченый. И снова запричитал пронзительно «Кровь Саддама!». Кастраты вокруг волновались, сбивались в кучи, перешептывались, показывали на идущих пальцами.
Блин, влипли, подумал Иван. Почему мне так не везет?
И что они хотят? Какой-то религиозный праздник?
Уберфюрер внезапно рванулся, прыгнул вперёд, затем в сторону… Побежал. Бесполезно. Живая волна нахлынула на него и смяла. Под потолок взвился многоэтажный ор, скинхеда захлестнуло. Иван бросился на помощь, его тут же ударили прикладом. Сволочи. Иван еле смог вздохнуть. Он упал на колени на платформу, пытаясь сдержать тошноту.
Убер!
Миг — и толпа расступилась. Снова показался Уберфюрер, лежащий на платформе и отбивающийся ногами.
Его подняли на руки и понесли — распластанного.
— Пидоры! — кричал Уберфюрер беспомощно. — Оставьте меня, злые пидоры! Звук отражался от огромного белого потолка, летел, как в опере. Закрывал пространство, вибрировал в груди…
— Слышите, какая здесь акустика? — сказал Водяник с восхищением. — Потрясающе! Они выстроили здесь целую акустическую систему! Видите вон те экраны? Думаю, здесь всё подобрано с расчетом на оперное пение. До мелочей рассчитана акустика помещения, поглощение звуков, да всё! Оказывается, это не совсем легенда — про станцию людей, поющих как ангелы. Иван посмотрел на профессора.
Нет, всё-таки из таких людей надо делать тюбинги. Износу им не будет.
Наконец их спустили в путевой туннель, провели по коллектору и затолкали в камеру под платформой станции. Дверь закрылась. Иван огляделся. Здесь были брошены на пол матрасы, с потолка свисала лампочка на шнуре. Белый отсвет таял на сетчатке глаза, Иван отвернулся.
В следующее мгновение в камеру ворвался шум и гомон.
Дверь открылась.
После короткой драки в открытый проём закинули Уберфюрера. Дверь закрылась. Молчание.
— Как ты? — спросил Иван, глядя на распростертого на полу скинхеда. Да на нём живого места нет…
— Даже бить не умеют, — с презрением произнес тот. — Одно слово: бабы.
— Хоть и бабы, но какие-то здоровенные они, ваши кастраты. — Убер, кряхтя поднялся, почесал затылок. — Тьфу, ты, — он сплюнул красным. — Почему, Проф?
— Очень просто, — сказал Водяник. — Вы в плену заблуждений.
— Ага, — Уберфюрер ухмыльнулся. — Я оттуда и не выходил.
— Итак, — сказал Проф. — При проведении операции в юном возрасте, у мальчиков происходит изменение гормонального баланса. Рост костей не подавляется тестостероном, как обычно у подростков, а наоборот — вследствие чего высокий рост, длинные руки, бледная гладкая кожа. То есть, всё это кастраты обычно получают в наследство от…
— Мясницкого ножа, точно, — закончил Уберфюрер.
— Вы будете меня и дальше перебивать?! — возмутился Водяник.
— Простите, Проф, — сказал Иван. — Он больше не будет.
— Кастраты — высокие сильные люди. Во времена Ренессанса существовал целый бизнес на кастрированных мальчиках. Они пели в церковных хорах, выступали в опере, вели жизнь избалованных вниманием публики звезд. По сведениям историков, в те времена кастрировалось до пяти тысяч мальчиков в год…
Уберфюрер выглядел потрясенным.
— Да трындец какой-то! Их самих надо бы.
— Единственные дошедшие до нас записи пения кастратов — это пластинка, записанная одним из последних знаменитых оперных кастратов — Алессандро Моресски. — Профессор хмыкнул. — Да уж.
— Вы её слышали? — спросил Иван.
— Да. Ощущения… странные, прямо скажу. А тут услышать вживую… — Водяник задумался.
Иван оглядел компанию. весёлого, прямо скажем, мало. Только вырвались из плена, как стоило расслабиться — и снова плен. Кузнецов сидел потерянный. Профессор задумчивый. Мандела невозмутимый. Уберфюрер злой, облизывал разбитую губу и хрустел костяшками.
— Как оно? — спросил его Иван.
— Здорово. Просто слов нет, — Уберфюрер передёрнул плечами. — Там нас ослепить собирались, а здесь что — кастрировать?
Приятная перспектива, однако.
— Лучше уж ослепить, — пробормотал Иван.
— Понимаю тебя, брат.
Время шло. Зачем их, чёрт возьми, взяли? Иван начал ходить из угла в угол камеры.
— Половая неопределенность, — сказал Уберфюрер вслух. — Ненавижу!
— Я тоже, — поддакнул вдруг Мандела.
Тяжёлый взгляд голубых глаз скинхеда медленно, словно входящий в плоть нож, пронзил негра. Уберфюрер повернул голову чуть в сторону, словно расширяя рану, чтобы пошла кровь… и выдернул взгляд. Закрыл глаза. Мандела пошатнулся.
— Правильно говоришь, — сказал Уберфюрер, сидя с закрытыми глазами.
— А выгляжу неправильно? — спросил Мандела с вызовом. — Ну, извини.
Убер поднял веки.
— Видишь, тебе даже не надо ничего объяснять, — сказал он. — Умничка!
— Иди ты знаешь куда, — сказал Мандела почти беззлобно. Иван встал между ними.
— А ну хватит! Задолбали уже. Мы сейчас в одинаковом положении находимся. И выбираться нам придётся вместе — хотите вы того или нет. Устроили тут детский сад, блин. А те, за стеной, слушают и радуются.
— Ну, понесло в демагогию, — поморщился Убер. Но выступать на время перестал. — Ты бы лучше его спросил, что он на Просвете забыл?
Иван посмотрел на негра. А ведь действительно…
— Да так, — уклончиво сказал Мандела. — Дела.
Иван внимательно оглядел посланца Техноложки и мысленно поставил галочку: выспросить того попозже. Что-то за этим крылось… интересное.
* * *
Через час Ивана забрали на допрос. Два высоченных кастрата — бедра у них были по-женски широкие, походка соответствующая — привели его в крошечную комнатку под платформой. Под потолком горела энергосберегающая лампочка; холодный белый свет ложился на лицо сидящего за столом — тоже кастрат, решил Иван, но такой… молодцеватый.
— Садитесь.
Иван сел. Стул под ним скрипнул.
— Это ваш паспорт? — спросил молодцеватый. Показал Ивану развёрнутый документ. Фотография там была сделана, ещё когда обладателю паспорта было лет семь-восемь. Плохого качества, затемненная.
По этой фотографии с тем же успехом можно было опознать и Убера и даже Манделу.
— Мой, — сказал Иван.
— Горелов Иван Сергеевич, правильно? — Молодцеватый смотрел с равнодушным, профессиональным интересом. Чем-то он напомнил Ивану Орлова — начальника СБ Адмиралтейской. Та ещё сволочь.
Кулаки сжались.
Что мне ты, подумал Иван. Я с Мемовым глаза в глаза общался. Иван расслабился и откинулся на стуле.
— Отвечайте на вопрос, пожалуйста, — сказал молодцеватый.
