Гердис сама с детства скиталась по трущобам и катакомбам, а когда приняла посвящение, научилась… нет, не просто страху за свою шкуру, а Страху. Страху сродни тому, какой испытывает канатоходец, видя, что канат впереди подожжен. А еще она видела, как хирела на глазах некогда многочисленная община, как каждое новое поколение хранителей древней Памяти получало меньше, чем предыдущее. Пройдет еще три, ну, может, пять поколений — и хранить станет нечего, да и некому. Где осталось только прошлое…
— Но что вы выиграете, сидя тут веками? — снова в открытую спросила Гердис. Ее начинал раздражать никчемный разговор. — Еще лет сто-сто пятьдесят — и последняя жрица помрет от старости. Я видела такое… в Таваллене. И там я действительно последняя.
— А что предлагаешь ты? — столь же раздраженно ответила жрица. — «Учитывая, что мы когда-нибудь все равно умрем, нужно немедленно повеситься». Так?
— Я не предлагаю вам вешаться, — успокоившись, произнесла Гердис. — Наоборот, некоторые из вас смогут спастись от смерти. И даже вернуть все утраченные знания.
— И вы уже нашли землю, где нас бы не преследовала Церковь? — с нескрываемым сарказмом поинтересовалась Ниаки-Ишкхия. — Где действуют храмы Великой Матери и Ей невозбранно возносят молитвы?
Теперь уже насторожилась Гердис. Сказать «Да» — просто. А вот поверить… Она и сама не сразу поверила, когда узнала о Последнем Храме. Но уж когда поверила, поняла: она скорее умрет, чем откажется от поисков. Как убедить жрицу помочь отряду, рискнуть всем, что имеют катакомбники, включая жизнь и свободу?
— Да, я знаю такое место. Вы слышали о Последнем Храме?
— Конечно, слышала, — усмехнулась жрица. — А еще слышала легенду, что на дне моря, под бывшим Великим Храмом, был еще один Храм, и там жрецы до сих пор совершают обряды. И что ублюдки Мелласа якобы успели вытащить из Алтарного Чертога Храма главный идол, и якобы на три дня бросили в кучу помета, но потом весь город сгорел, а Она уцелела. И Ее оттащили в подвалы кафедрального где она, вроде бы, и лежит по сей день. Чтобы изучить нашу магию, а потом уничтожить.
Гердис облизнула пересохшие губы и несколько раз глубоко вздохнула. То, что мгновенным, но слепящее-четким видением мелькнуло у нее в голове при словах жрицы… Этого просто не может быть. Это невозможно.
— А вдруг…
Но жрица поспешила разбить иллюзии.
— При их-то злобе? — зло спросила она. — Небось, в пыль растерли, как только смогли справиться с магией! Если бы это было правдой… Я бы жизнь отдала, чтобы только увидеть Ее. Но мы никогда не вернемся в те времена.
То, что Гердис сказала в ответ, говорить не стоило. Не стоит манить ложной надеждой, потому что если она развеется, человек решит, что его обманули. Гердис и сама не знала, как с губ сорвались простые слова:
— У тебя будет такая возможность. Изваяние осквернено и помещено в подвале, где уничтожена Сила. Но если вынести Ее из чужого храма, если коснутся Ее руки истинно верующих…
Даже голос Гердис, совсем еще молодой женщины, неуловимо изменился. В нем зазвучали мудрость тысячелетий и твердость, не свойственная гонимым и спасающимся. Казалось, будто ее устами заговорила другая женщина — решительная, твердая, готовая бороться до конца. Она и правда видела это — в неуютном сыром подземелье, стены которого покрыты, словно потом от неимоверного усилия, влагой. И немудрено: не так-то просто удержать на плечах исполинскую тушу кафедрального собора.
Собор высился над широкой площадью, выстреливал в небо рапирами башен и шпилей, сверкал витражами в стрельчатых окнах, звенел колоколами на недосягаемой высоте — но его фундамент не имел с ним ничего общего. Его построили до остальной громадины, а служил он когда-то основанием одному из наиболее почитаемых Малых Храмов Амриты. В этом подземелье еще не выветрился дух старой веры, оно не стало чуждым Великой Матери. А уж когда туда доставили останки главного изваяния Богини, этот дух и мудрено было истребить. Потому уже много лет туда не являлись священники, и даже самые упертые в своей новой вере предпочитали служить своему богу наверху. Внизу хранили разве что презренное золото — в том числе и награбленное при Обращении.
— Ты… уверена? — еще спросила по инерции жрица. Но она уже поняла, что возврата к прежней жизни не будет. Да, если о таком узнают они… Равно как и о самой Гердис… Похоже, пора кончать эту комедию с общиной катакомбников.
— Ты можешь убить Клеомена, — все таким же стальным, не ведающим сомнений голосом произнесла Гердис. — А вместе мы можем захватить город.
«А еще мы можем сами стать равными Амрите! — подумала жрица. — Теперь только бы выгадать часик, пока помощники из лучших ищеек Медара доберутся до собора и предупредят хозяина: и о статуе, и о девчонке, говорящей от имени демоницы. Пусть поторопятся прихватить статую…»
— Воистину так, — елейно улыбнувшись, произнесла Ниаки-Ишкхия. — Значит, Она действительно уцелела… Я пошлю гонцов, соберу все наши группы. У нас будет человек пятьдесят, не меньше. А ты пока отдохни, поешь. Я распоряжусь.
Первая минута боя, когда противник не может сообразить, что к чему, и потому беспомощен, повстанцы использовали полностью. Пули, картечь, арбалетные болты, снова пули, болты и разрывные бомбы — все это исполинской плетью стегнуло по черной туше колонны. Лендгрейв видел, как валились пешие и конные, рвались бочки с порохом, переворачивались вверх лафетами орудия. Конечно, кто-то залег от греха подальше и чтобы осмотреться, но для большинства упавших война окончена. Окончена, не начавшись. И, едва ли не самая большая удача: первым же выстрелом удалось накрыть группку конных офицеров. Если в числе прочих выведен из строя командир полка…
Но первая заминка прошла. Даже если командование полка накрыто, среди младших командиров, увы, полно опытных людей. Что поделаешь, не в восторге люди и от Церкви, и от ее воинов — и потому не просыхает кровь на клинках, а стволы мушкетов и пушек постоянно в пороховом нагаре. И, увы, не только с безоружными приходится драться Псам Единого, ох, не только с восставшими крестьянами.
Глядя с крыши часовни на попавшую в ловушку колонну, Лендгрейв уже прикидывал возможные действия атакованных. Если у противника хотя бы батальон, умнее всего отойти подальше в поле — уже в миле от деревни мало будет толку и от картаун, и от мушкетов. Вот кулеврины опасны и с трех миль. Значит, сам бы он отвел батальоны и особенно артиллерию подальше в поле — вон на ту опушку перелеска. Там привел бы их в порядок, а кулеврины в это время бы безнаказанно разносили деревню брандскугелями. Потом, когда удастся подавить орудия защитников и сжечь половину домов, и когда огонь выдавит их из деревни, можно будет нанести контрудар всеми силами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
