— Значит, и Тони его переживал. Потому и написал так.
— Ну, тут есть одна особенность. Писателю не обязательно переживать то, о чем он пишет. Ему важно влезть в шкуру своего героя. Правда, удается это не многим, даже мастерам.
— Может, он потому и стал мастером, что описывал свои собственные переживания?
— Конечно, но это не значит, что он создает автопортрет. Иначе бы получилось, что Достоевский великий писатель потому, что был великим преступником! — Гриша захохотал, закинув голову, а потом вдруг уставился на меня. — Погоди-погоди... Кажется, я начинаю улавливать довольно серьезный подтекст в твоих вопросах.
— Люди моей профессии оперируют не подтекстами, а голыми фактами.
— Только не ты.
— Я дилетант в литературе, дорогой Гриша.
— И все же твои намеки меня смущают. — Он хмыкнул, покрутил головой. — Ходят слухи об ограбленных ювелирных магазинах. Банду поймали. Жители всего квартала вышли посмотреть, как ловили грабителей. Ваши сотрудники взяли их под большой машиной, где они прятались под задним мостом автомобиля.
— Вот-вот, — сказал я, еле сдерживая смех. — Один свернулся клубком под капотом двигателя.
— Да-а? Неужели это неправда — о магазинах?
— Один вор украл драгоценности у Розы Младенчевой, а второй попытался стащить их из его квартиры.
В приоткрытую дверь заглянул лысоватый молодой человек. Гриша спросил его: «Срочно?» Тот отрицательно покачал головой и закрыл дверь.
— Значит, из квартиры товарища Младенчева?
— Да. Вор получил наводку от своего знакомого, когда Младенчевы будут справлять день рождения на даче, и проник в их городскую квартиру...
И тут дверь снова открылась. Держа в руках раскрытую газету и красный карандаш, вошел Тони Харланов. Он увидел меня и споткнулся, будто ему подставили подножку. Не поздоровавшись, он подал газету Грише.
— Товарищ Вранчев, — сказал он, — посмотрите, какие мы гонорары платим...
Гриша посмотрел на Тони, потом на меня, потом снова на Тони.
— Вы что, не знакомы?
— Наоборот, — ответил я. — Мы отлично друг друга знаем.
Гриша ждал. Тони молчал.
— Товарищ Хантов кругом хочет меня опорочить, — как бы в задумчивости произнес он и вдруг повернулся ко мне с истеричным возгласом: — Вы жалкий плагиатор! Понимаете? Жалкий! Однако я не Раскольников, а у вас нет таланта для роли Порфирия Петровича!..
И выбежал из комнаты. Иначе, наверное, расплакался бы или полез бы в драку. Гриша крикнул ему вслед:
— Эй, Тони!
Тот не остановился.
— Ничего не понимаю. Что это значит?
— Я тебе все объясню, — пообещал я, — только скажи, кто такой Порфирий Петрович?
— Полицейский из «Преступления и наказания» Достоевского. Ты не читал романа?
— Нет у меня времени читать толстые книги.
— Жаль, ты многое потерял. Но ты — Порфирий, а он — Раскольников... Нет, я действительно ничего не понимаю.
— Скоро поймешь. В комнате, где работает Тони, есть женщина?
— Да.
— Пожалуйста, позови ее. Надо спросить ее кое о чем.
— Я позову, однако это уже смахивает на...
— Поверь, дело серьезное. Скоро я тебе все расскажу.
— Впутываешь меня в какую-то историю.
Мне хотелось ответить ему, что большей истории, чем та, в которой запутался я сам, не бывает, но промолчал. Покрутив диск телефонного аппарата, Гриша велел зайти какой-то Цанке.
Через несколько минут вошла женщина. Ей было, вероятно, чуть-чуть за тридцать. Печальное лицо старой девы обрамляли седеющие волосы.
— Садись, Цанка. Товарищ Хантов из милиции, хочет задать тебе несколько вопросов.
Я поторопился спросить:
— Вы не помните, кто разыскивал Тони Харланова по телефону в пятницу?
— Обычно ему девушки звонят... Какая-то звонила несколько раз. Тони немного опоздал. Вечером он должен был дежурить, и всем, кто звонил, я отвечала, что Тони будет позднее.
— А девушка эта назвалась?
— Не помню. Пожалуй, Сашка. Или Нешка?..
— Позже Тони разговаривал с ней?
— Да, но я не слышала, о чем. Он попросил меня подменить его на дежурстве, у него было срочное дело.
— Вы не припоминаете, в котором часу он ушел?
— Около шести.
— Как выглядел?
— Последнее время он всегда нервный.
Я попросил никому не говорить о нашем разговоре, поблагодарил и сказал, что она свободна. Женщина вышла.
— В тот вечер задушили одну девушку, манекенщицу, — торопился я объяснить Грише. — Она была подружкой той манекенщицы, что умерла неделю назад, отравившись грибами, которые я сам собирал.
— Что ты плетешь?! — спросил Гриша в ужасе. — Какие манекенщицы? Какие грибы? Когда ты вообще ходил по грибы? И какое отношение имеет Тони ко всей этой истории?
— Я думаю, Тони виновен в смерти обеих девушек. Но у меня не хватает улик, — сказал я упавшим голосом.
— Улик? Чтобы арестовать его?
— Именно так.
— Но это... Эй, приятель, ты на неправильном пути! Тони — на редкость талантливый журналист.
— Вероятно. Но самые большие его таланты ускользнули от твоего взгляда.
— Уж не хочешь ли ты свалить вину и на нас? Не забывай, где работает Тони.
— Не забываю. Ни где, ни с кем.
— А ты не подумал, что у Тони скоро свадьба? Ведь если ты попытаешься нанести ему удар, этот удар рикошетом попадет в отца Розы, а затем — снесет голову тебе самому!
— У меня голова крепкая.
— Послушай, ты что, действительно играешь роль Порфирия?
— Я же сказал тебе, что впервые слышу о таком следователе. И не играю я никакой роли. Просто выполняю свои обязанности.
11
Ваклев сидел напротив меня. Потирая виски, рассказывал, что разузнал в течение вчерашнего дня из разговоров с разными людьми. Получалось, из сведений десяти человек, которых мы наметили, только сведения одной манекенщицы представляли для нас интерес. Она встретилась с Дашкой в пятницу около двух часов дня, и та рассказала, как ее отправили на Солнечный берег, как избавилась от своего телохранителя и вернулась в Софию, чтобы «вывести на чистую воду этого мерзавца, этого подлеца — Тони Харланова». Она точно не объяснила, как именно «выведет» его, но несколько раз повторила, что нашла коса на камень и пускай не думает, будто выйдет сухим из воды.
Около шести часов увиделись снова, и Дашка сказала своей приятельнице, что договорилась встретиться с Тони у входа в Парк свободы — они решили поужинать в отеле «Москва».
Эти показания целиком подтверждали наши предположения.
— Ну что ж, — сказал я, — выпишем ордер на арест Тони Харланова.
— Самое время, — кивнул Ваклев. — Кроме того, брат Красимиры признался, что это он тебя ударил. Тоди ведь сказал ему, что ты отравил грибами его сестру. И молодой человек — неуравновешенный товарищ, известный драчун — решил сам с тобой посчитаться.
Зазвонил телефон. Меня разыскивал дежурный первого районного управления.
— Товарищ капитан, — сказал он, — мне поручено передать: журналист Тони Харланов найден мертвым у себя дома.
Я закричал:
— Что? С меня хватит и двух трупов!
— Вы меня не слышите? — спросил дежурный.
— Слышу. Продолжайте.
Отстранив трубку от уха, я подал знак Ваклеву, чтобы подошел ближе.
— Час тому назад, — сообщал дежурный, — позвонила хозяйка квартиры, где жил журналист, и сообщила, что нашла его мертвым. Мы немедленно отправили туда бригаду. Недавно капитан Христов приказал мне сообщить вам, что случилось, и спросить, какие будут дальнейшие распоряжения.
— Бригаде продолжать осмотр и ждать меня.
Положив трубку, я обернулся к Ваклеву.
— Понял?
— Да.
— Бери свой плащ, поехали.
12
Около входа в квартиру стоял милиционер. Я показал ему удостоверение, он козырнул и отступил в сторону. В квартире нас встретил капитан Христов, небольшого роста плечистый мужчина, мой однокашник. И он, и Саша Ваклев славились в нашей среде как отчаянные «моржи»: зимой смельчаки выезжали в горы, разгуливали в одних плавках и валялись в снегу. Христов показал, куда идти, и подал нам пустые упаковки из-под снотворного.
Тони лежал одетым на неразобранной кровати — так падает человек, если он мертвецки пьян или настолько устал, что у него нет сил раздеться.
— Похоже, он проглотил все таблетки, — сказал капитан Христов. — Вот, оставил письмо. Хозяйка нашла его на столе.
— Да-да, на столе, — послышался женский голос, и я обернулся.
К нам незаметно приблизилась хозяйка. Цветущая вдовушка сегодня выглядела неважно. Рядом с ней стоял Гриша Вранчев — он тоже, казалось, постарел лет на десять.
— А ты что здесь делаешь? — спросил я его.
— Вчера вечером я не успел поговорить с Тони. Ночью глаз не сомкнул от разных мыслей... В шесть тридцать утра я был уже здесь. Хотел поговорить с ним, разобраться кое в чем. Попросил хозяйку разбудить его. Она колебалась.
— Да-да, именно так и было, — вставила хозяйка.
— Я настоял — сказал ей, что я его начальник, и тогда она постучала в дверь несколько раз. Никто не ответил. Хозяйка сказала, что вечером Тони пришел один и ночью она не слышала, чтобы он выходил.
