– Что, больно? – сочувственно спросил мужчина.
– Ничего, терпимо. А вы кто?
– Я-то? Что ж, давай познакомимся. Зовут меня Иван Иванович, наверное, Иришка про меня рассказывала. Вот, понимаешь, бросил все дела и приехал специально с тобой побеседовать. Цени, Егор.
– Чего-то это не похоже на беседу.
– Ну почему… Беседы бывают разные, все зависит от твоей доброй воли. Ответишь на пару вопросов, отпущу.
Может, еще и премию выдам за добровольное сотрудничество. Начнешь вилять, тогда извини, брат. Тогда все, что с тобой произойдет, впрямь трудно будет назвать беседой. Но надеюсь, до худого не дойдет. Глазенки у тебя разумные, и пожить, наверное, охота.
Егорка сморгнул зелень с век и увидел собеседника отчетливее. Ничего устрашающего в облике Ивана Ивановича не было. Пожилой, усталый человек, измотанный повседневными хлопотами, но сохранивший интерес к жизни. Лоб высокий, крутой, как у дауна. Напомнил он Егорке учителя математики из федулинской школы, который имел странную привычку в минуту раздражения грызть классный мелок. За то и прозвище у него было – "Вова-грызун".
– Пожалуйста, спрашивайте, – сказал Егорка. – Но хотелось бы сперва водицы попить. Очень во рту спеклось.
Пахан вылез из-за стола и нацедил из оранжевого пакета чашку апельсинового сока. Напоил из своих рук, бережно придерживая Егорке затылок. Утер ему рот теплой, шершавой ладонью.
– Ах, молодежь, молодежь, – обронил ворчливо. – Нет бы дома сидеть да книжки читать. Так вам все приключения подавай. А где приключения, там беда рядом. Я про тебя, Егор, прежде чем ехать, кое-какие справки навел. Хорошо об тебе люди отзываются. И родители – уважаемые люди. Чего, спрашивается, понесло тебя по свету? Да еще к кому в науку угодил, к самому Питону. Чему он тебя доброму научит, кроме как убивать и грабить?
– Это и есть ваш вопрос?
– Нет, Егор, это не вопрос. – Иван Иванович вернулся за стол вместе с пустой чашкой, – Вопрос будет такой. Только подумай перед тем, как ответить. Ты ведь знаешь, где прячет казну старая сволочь?
– Вы имеете в виду Жакина?
– ?..
– Где у него казна?
– ?..
– Конечно, знаю. У него от меня секретов нет. В шкалу под блюдечком. Там добыча для вас небольшая, рубликов триста, может, чуть побольше. Вот ближе к осени медок продадим…
Спиркин кивал с таким выражением, будто ничего другого не ожидал услышать и вполне удовлетворен ответом.
– Мне нравится, как ты шутишь, мальчик. Хотя, думаю, ерепенишься оттого, что не уяснил до конца положение. Обрисую в двух словах. С этой минуты, мой милый, тебя будут бить и истязать нещадно, час за часом, день за днем, сколько выдержит твой молодой организм.
Для этого дела у меня есть хороший специалист, вдумчивый, с медицинским образованием. Тебе постепенно отобьют внутренности, отрежут яйца, выколют глаза, и подохнешь ты не раньше, чем через неделю, причем в такой вони и соплях, что не приведи Господь. И знаешь, почему это произойдет?
– Почему?
– Потому, что связался с плохим человеком, с отребьем, у которого за душой нет ничего святого. Питон всегда умел приваживать мальцов. Но спроси, где сейчас его щенята? Где Саша Кузнечик? Где Борька Тур? Где светлой памяти Шпингалет Геворкян? Это только некоторые. А сколько у него было других "сынков".
– И где же они?
– Я и говорю – где? Питоша их прожевал, как тебя, а кожуру выплюнул. Отменные были пацаны, перспективные, к большому бизнесу тянулись. Надо отдать должное, Питоша умеет выбирать. В дерьме всегда разыщет конфетку. Теперь их косточки давно мыши погрызли. Послушай меня, Егор, не на ту карту поставил. Не тот случай, чтобы геройствовать. Думаешь, герой, а получится – дурак. Да еще без яичек. Ведь я не предъявляю претензий насчет Иринушки. Пользуйся, не жалко. Плюс премия. Да что премия, можно процент обсудить. Есть и другие перспективы.
– Один процент?
– Зачем один? На десяти сойдемся.
Егорка нахмурился, пошевелил губами, считал.
– Значит, так. От трехсот рублей десять процентов – всего тридцатник. Не густо, ваше благородие.
Иван Иванович вылез из-за стола, прошелся по комнате, разминаясь. Пальцы сунул за манжеты, как Ленин. Будто забыл про Егорку. Что-то важное обдумывал. Егорка ему не мешал. Его так плотно прикрутили к железному стулу, едва мог пошевелить ступнями. Но лучше и не шевелить.
При каждом намеке на движение какая-то острая загогулина вдавливалась в крестец. В таком беспомощном положении, вроде спеленутого младенца, он никогда не бывал. В пещерном склепе, куда его на три дня замуровал Жакин – без еды, питья и света, – чувствовал себя привольнее. Жакин учил: неволя укрепляет человека, когда тело в плену, дух дышит свободно. В пещере прямо в первые часы у него начались видения, можно было считать и так, что дух воспарил. Видения были нечеткие, расплывчатые, мимолетные. То он бежал куда-то, то его куда-то несли, потом некое чудовище, в непроявленном облике и утробно пыхтящее, уволокло его под воду, придавило ко дну и долго держало, пока он не задохнулся и чуть не умер. Но уже в следующее мгновение, чудом вырвавшись из лап чудовища и всплыв, он ощутил приступ необычайного, смешанного с темным ужасом счастья. Почудилось, – в тот миг он вспомнил, – как однажды выкарабкался из материнского чрева на белый свет – маленький, липкий мышонок с едва зарождающимся сознанием, – и затрепетал, содрогнулся от накатившей на слепенькие глазенки необъятной белизны пространства. Запоздалый укол прозрения. В пещерной тьме он, как и в час рождения, переступил из одного бытия в другое и остро осознал, что в хрупком хрусталике, хранящемся внутри его естества, заключено бессмертие, не подвластное грозному миру чужих существований…
Иван Иванович, решив что-то про себя, приблизился к Егорке и пальцем уколол его отекший лоб, будто дырочку просверлил.
– Ишь как разукрасили… А ведь это только начало.
Давай поговорим, как мужчина с мужчиной. Подумай, ради чего страдать и подыхать. Образованный, смышленый парень, и характер у тебя есть, вижу. Попробуй рассуждать здраво. Общак, который стережет Питон, принадлежит вовсе не ему. Но это даже не важно. Там добра, я думаю, на миллионы и миллионы. Старик не сможет ими распорядиться, даже если бы захотел. Ему они просто не нужны, но он не отдаст ни копейки, потому что злоба его душит. Как же, его поезд давно ушел, он стар, немощен, а кто-то будет на эти денежки пировать и наслаждаться жизнью. Так он примерно судит. Он же примитив, осколок эпохи, все его подельщики давно в землю зарыты, и ему недолго осталось. Это его и бесит… Наверное, ты думаешь, Егор, когда старая сволочь откинет копыта, все богатство перейдет к тебе. Ошибаешься, малыш. Так не бывает. Тебе кажется, вы в лесу схоронились и никто про вас не ведает. Это не так. За вами десятки глаз наблюдают. С самой малой побрякушкой ты дальше Угорья живым не уйдешь… И опять же, не это главное. Питон не поймет, а ты должен. Россия давно не та, в какой он привык воровать. В ней все цветет, все подымается на свежей почве, и люди здоровеют душой и телом. Рынок – вот новая живая кровь страны. Не в том, конечно, толковании, что все купи-продай, а в высшем, философском смысле.
Егорка невольно увлекся неожиданным поворотом допроса, мысль его бодрствовала.
– В чем же этот смысл?
– Ага, зацепило… В том, дорогой мой, что частная собственность священна и неприкосновенна. Это первое.
И второе: каждый индивид имеет право на выбор судьбы, никто ему не указ. Упрешься – останешься со стариком и сдохнешь. Пойдешь со мной, покажу, как жить по-людски. Ты еще не представляешь, какая может быть прекрасная жизнь у богатого человека в свободном обществе.
– У вас какая-то путаница в голове, – возразил Егорка. – Если человек имеет право выбора, то почему вы хотите меня убить? Здесь неувязка.
– Борьба, малыш, – грустно ответил пахан. – Это борьба. Сейчас острый период. Не могу позволить, чтобы такой огромный капитал лежал мертвый. Деньги должны работать, приносить пользу. Лично мне они не нужны. Тут дело принципа.
– Вы сказали, общак принадлежит не Жакину. Допустим, клад существует. Так ведь он и не ваш. Почему вы хотите его присвоить?
– Третье правило рыночных отношений, – совсем уж с трагической миной объяснил Спиркин. – Прав тот, за кем сила и власть. Когда власть была у красножопых, вспомни, они нам дышать не давали. А по мне, всякий клоп ползи, куда хочешь. Только на дороге не попадайся.
Раздавлю. Что мое, то мое, будь добр, отдай, не греши.
– Но это же не ваше?
– А чье?! – торжествующий вопрос гулко завис в воздухе, и Егорка промедлил с ответом. Понял, что в полемике ему с паханом не совладать, смиренно произнес:
– Вы меня убедили, Иван Иванович, согласен.
– На что согласен?
