Гнат каждое утро ходил в УР. И каждый вечер возвращался. Я встретил его на старом Мишкольском шляхе. Гнат шел, не слыша моих окриков. Потом он охотно уселся на сноповозку, а через сотню метров мы столкнулись с ними. И никто из них не сделал даже попытки подойти к телеге. Они пропустили нас, как будто увидев какой-то тайный знак. Как будто пожалев. Кого? Меня или Гната? И с чего это им, как и Варваре, болеть жалостью?
Что еще удивило меня? Гнат был сыт. Он был сыт, возвращаясь из УРа. Но кто мог накормить его там? И кому бы пришло в голову кормить Гната, кому он нужен? Помнится, у Варвары, когда я спросил, что видел он в УРе, дурачок забормотал какую-то чушь о московском сладком сале... Хозяйка оборвала его. Гнат смотрел на Варвару по-собачьи преданными глазами. Говорят, собаки, если их выдрессировать, могут носить записки в ошейнике. Надо только прикормить, приласкать.
– Да, Гнат не в счет! Это ты здорово сказал, Попеленко. На Гната никто не обращает внимания. Пустое место.
– Что это вы заладили, товарищ Капелюх, "не в счет", "не в счет", заметил "ястребок". - Какие будут наказы?
– Пошли-ка к тебе, Попеленко!
...Попеленковская ребятня уже улеглась на полати. Каганец еле разгорелся в спертом воздухе. Я увидел девять пар грязных голых пяток, обращенных к огню.
– Который Васька? - спросил я.
Попеленко быстро сориентировался и ухватил одну из пяток. Мы извлекли Ваську из общей кучи, как стручок гороха. Он моргал глазами, щурился на огонь, шмыгал носом.
– Слушай, Василь! - Я подергал его слегка за ухо, чтобы привести в чувство. - Ты говорил, что никто не заходил за все воскресенье к Варваре, так?
– Никто... Что ж я, брешу?
– А Гнат?
– Гнат? - Васька усиленно засопел, белесые поросячьи ресницы его забились. - Так то же Гнат. Вы ж про Гната не спрашивали.
Вот именно. Гнат не в счет! Сорок лет, от дня рождения, он ходил в деревенских дурачках, на него обращали внимания не больше, чем на соседского петуха.
– Так он заходил?
– Ну, Гнат заходил.
– Когда?
– Ну, утром был.
– Это когда Варвара вернулась от нашей хаты, поговорив с Климарем?
– Ага. А еще вечером заходил. С мешком. Песню пел... Я говорю: "Чего распелся"? А он в ответ "Бе-е-е..."
Васька хихикнул. Он стоял босиком на глиняном полу, цыпки у него чесались, и он тер нога о ногу.
– Потом Варвара вышла на вечеринку?
–Ага. Гнат подался в свою халупу, а она начепурилась и пошла.
– Ну все, Васька. Давай спать.
Он, удивленно поморгав, полез обратно на полати. Раздался писк потревоженных малышей, пятки пришли в движение, но вскоре успокоились, улеглись одна к одной, как ячейки в сотах. Мы с Попеленко вышли на улицу. Буркан ждал нас, вислоухая тень сидела рядом с ним. Небо совсем выгорело от лунного света.
– Закурить бы, - сказал я. - Мозги прочистить.
– Вы ж не курите, - проворчал "ястребок". - Вы на излечении. Вам нельзя.
– А теперь надо.
Он неохотно полез за своим тощеньким кисетом, свернул две цигарки толстую и тонкую, "тещин палец". Тонкую отдал мне. Мы закурили их, прикрывая огонь ладошками.
– Вредно вам, - буркнул "ястребок".
– Ничего, Попеленко, я тебе именной кисет подарю, - сказал я. - Полный табаку.
– Кожаный! - тут же нашелся Попеленко. - Как у Крота. С вышитой фамилией.
Рано я начал радоваться. Но трудно было сдержаться. Не зря мы охотились за Климарем! Все неожиданно становилось ясным и четким в свете простого открытия. Вот она, разгадка, близость которой я ощущал.
Конечно же появление Гната у плетня Кривендихи прозвучало для забойщика сигналом: дурачок принес очередное сообщение. Гнат и сам не догадывался, что превратился в почтальона. Улыбчивый деревенский дурачок со сбившимися в паклю нечесаными волосами... Они использовали его как дрессированного пса. Догадливые! Приручили, подкармливали там, в УРе, может быть, снабжали медными ободками и свинцом. Записки, наверно, незаметно вставляли в какой-нибудь клапан под воротом или подкладкой, техника тут несложная.
Он курсировал в любую погоду, Гнат, он был идеальным связником, лучше не придумаешь. В Глухарах его встречала Варвара. Проявляла необыкновенную жалостливость, штопала старый ватник.
– Товарищ старший, вы мне обрисуйте обстановку, - попросил Попеленко, покуривая в кулак и наблюдая за мной. - А то я вижу, вы чего-то маракуете, мне же интересно!
Я рассказал, о чем маракую. Цигарки дотлевали в ладонях. Последний раз я курил перед операцией - кто-то из раненых сунул мне в губы чинарик, и я лежал с ним, как с соской, обливаясь потом. Врачи отобрали кисет и трофейную зажигалку. Сейчас у меня кружилась голова. Наверно, не только от табака.
Попеленко выслушал, изредка затягиваясь и почесывая саднящую рану под мышкой. Потом он долго ковырял ногтем приклад. Он ничего не спешил принять на веру, хотел проверить сначала своим медлительным умом.
– Так, - сказал он. - Что ж, товарищ старший, имеется в ваших соображениях резонт! Если он ей чего наобещал, она что ж, она может.
– Ну! - в порыве дружеского расположения я стукнул его по плечу. "Резонт"!
– Эге ж, - сказал Попеленко. - Только зачем такие хитрощи? Чего им в наших Глухарах? Что мы тут, медом вымазаны или как?
Этого я и сам не знал - зачем Горелому понадобилась постоянная и скрытая связь с селом. Что вообще привязало его к Глухарам, почему он сидел рядышком, как будто дожидаясь зимы, дожидаясь своего конца? И Гупан задавался этим вопросом.
– Завтра узнаем, - сказал я. - Варвару возьмем с поличным - не отвертится!
– Может, если нас до того часу не ухлопают, - сказал Попеленко.
Луна поднялась к своему зениту. Тени укоротились. Теперь рядом с Бурканом сидела черная вислоухая такса.
– Если ж они придут, то как луна сойдет, - сказал Попеленко задумчиво. Им сподручнее в темноте. К утру самая темнотища.
Беленые срубы светились плошками. Тени тополей пересекали улицу, как бесконечный ряд шлагбаумов.
– Давай к Глумскому, - сказал я Попеленко. - Чтоб никто вашего дежурства не заметил! И не подведи, понял?
– Разве ж не понимаю? Политический вопрос.
Я посмотрел в сторону Варвариной хаты. Окна были темны. Попеленко проследил за моим взглядом.
– Не, она нас не увидит, если там морячок, - сказал он и хихикнул.
– Как ты думаешь, зачем ей это нужно? - спросил он.
– Заведено так, что нужно, - философски ответил Попеленко и вздохнул. Силы природы!
–Ты лекций по биологии не читай, я не о том... Зачем ей Горелый и бандюги? Разве она любит его, Горелого? Никого она, кроме себя, не любит.
–Кто их, баб, поймет? - сказал "ястребок".- Другой состав.
– Ну ладно. Действуй!
– Товарищ старший! - Попеленко ухватил меня за рукав. Брови его вопросительно расползлись на разные этажи. - Извините, конечно. То правда, что вы немую Семеренкову сватаете, или тоже военные хитрощи? Заманиваете их?
– То правда, Попеленко.
– Так, так... - Он покачал головой и сочувственно посмотрел на меня.
Вот, оказывается, какой вопрос мучил его после всех наших открытий на пороге тревожной ночи.
Я пошел к хате Семеренковых, к высоким тополям. Буркан побежал следом. Луна висела высоко и не скоро должна была скрыться за темно-синей линией лесов. Как будто навстречу луне с запада, со стороны Грушевого хутора, поднималась гряда облаков. Тень их, наверно, уже коснулась УРа и медленно плыла сюда, к Глухарам.
10
Я вошел во двор Семеренковых осторожно. Только негромко стукнул прикладом о плетень. Хотел незаметно усесться где-нибудь под сараем, в тени, приладив МГ для стрельбы с упора, но дверь хаты открылась.
На порог вышла Антонина. Она все еще была в шерстяной кофточке и расклешенной юбке. Видать, с той минуты, как убежала с гулянки, просидела в хате, ожидая, когда придет отец, и прислушиваясь.
Она стояла на пороге, освещенная луной, а за ней был темный проем двери. Волосы ее казались белыми. Мне почудилось вдруг, что мы прожили длинную сложную жизнь с тех пор, как впервые встретились и разглядели друг друга на озими. И было в этой жизни все, что выпадает людям на долгий век: и смертный риск, и ревность, и радость признания, и неожиданные разлуки, и тоска, и встречи...
Как сказать ей об отце? Не мог я выложить все.
Антонина посторонилась, пропуская меня в хату... Я не собирался входить к ней, я хотел просидеть всю ночь в тени сарая, но она посторонилась и ждала... Глаза у нее были светлые-светлые. Я вошел. Буркан проскочил следом и поспешно, чтоб не выгнали, пробрался в дом.
Косые лунные столбы падали в окна. Каганец не горел - черный иссохший фитиль торчал из него. На лавке у окна, выходящего на улицу, лежал полушубок. Диковинные звери, сидевшие на длинном столе, как на насесте, сверкали глазурью. Здесь она ожидала. Одна. Я оставил ее после первого же объяснения. Я не мог быть рядом... Прости, Антонина.
