Неважно чувствовал себя Савка. И не потому, что его избили в кровь приятели войта и отдали в руки палачей, не потому, что его пытали, растягивали ему жилы и кости, а потому, что ненавистные люди сломили его волю, упорство и заставили делать так, как им нужно.
Савка хотел поквитаться с войтом и его компанией, порвать с ними и отказаться от того грязного дела, на которое подбили его. Ничего, прожил бы и без их подачек. Но вышло не так. Худо, паршиво повернулось все, и боится Савка этого леса, шалаша, где он разговаривал с дедом. И сам дед Талаш стоит в глазах как живой, а в ушах звучат его слова: «Держи язык за зубами». И Савке хотелось держать язык за зубами не только потому, что так сказал дед Талаш. Нет, он просто ужаснулся подлости того дела, за которое так легкомысленно взялся. А может, там никого не будет? Вот было бы хорошо, если бы они обнаружили пустой шалаш! Рыжий ничего не сделает с ним, если шалаш окажется пустым: не мог же Савка привязать Талаша. А следы его они обнаружат… Савка не думает о том, что будет, когда они вернутся из леса. Не думает даже и о том, что он — арестант, что с рук его не сняты наручники: их снимут только тогда, когда Савка покажет шалаш, где укрываются опасные вожаки повстанцев, — так ему обещали. Но Савка не верит.
Сейчас за каждым его движением настороженно следят две пары глаз. Две руки держат наготове револьверы. Стоит Савке пошевелиться немножко сильнее, чем нужно, или крикнуть, что он — невольник, как его тут же застрелят как собаку. А может, все-таки попробовать в лесу дать драла? Ночь, лес, глухомань. А может, удастся вырваться, убежать?..
Плохо чувствует себя Савка, а все потому, что никогда не додумывает своих мыслей до конца, все делает на авось, полагаясь на счастливый случай. Страшен Савке лес. Нет, не лес — страшней всего суд людской. А лес уже близок. Сейчас дорога кончится, надо идти пешком.
Передние сани останавливаются. Подъезжают вплотную и другие и тоже останавливаются. Отсюда три километра до места, где стоит шалаш старого атамана, его сына и его помощника Мартына Рыля. Операцией руководит рыжий.
— К оружию! — тихо командует он.
Шпики и полицейские агенты заряжают револьверы и карабины и вылезают из саней. Трогаются с места, идут растянутой цепочкой друг за другом узкой лесной тропинкой. Впереди Савка в сопровождении двух конвоиров. С него не спускают глаз. Идут неслышно, ступают осторожно, чтоб не производить никакого шума. А лес, окутанный темнотой, чутко ловит каждый неосторожный шорох. Лес молчит глухо, затаенно, враждебно. Кажется, пусто в нем, безлюдно и мертво. Но это только видимость тишины. В этой глухой темноте ночного леса снуют, как тени, невидимые люди, пронизывая мрак зоркими взглядами. Они уже знают — враг в лесу, смертельный враг, от которого нельзя ждать пощады. Люди подсчитывают силы врага, шепотом по кругу передают друг другу сведения о каждом шаге карателей и неуклонно сужают кольцо вокруг врага.
А враг все ближе и ближе.
Глаза Савки беспокойно вглядываются в темноту леса, в ту сторону, где стоит шалаш. Крадутся уже около часа. Шалаш должен быть уже близко. И вдруг блеснул за деревьями огонек. Огонек мигает в ночной темноте, как волчий глаз. Эх, дед Талаш, дед Талаш… Сам помогаешь врагу, облегчаешь ему задачу. Савка дрожит, как в лихорадке, руки его трясутся.
— Здесь! — шепчет он конвоирам, показывая на трепещущий красный язычок огня.
Останавливаются.
Савка и его конвоиры будут теперь находиться позади. Савкина миссия, поганая, предательская миссия, окончена. А десять человек под командой рыжего идут вперед, рассыпаются цепью, беря в кольцо шалаш и мирный, приветливый огонек возле него. Долго-долго тянутся минуты, тоскливые, напряженные до предела. По мере того как суживается кольцо вокруг шалаша, продвигаются и конвоиры, подталкивая Савку. Ноги не хотят служить Савке, они деревенеют от страха… Шалаш уже совсем близко. Все выходы из него теперь плотно, безнадежно закрыты для тех, кто нашел в нем для себя укрытие и отдых.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Проходят минуты нестерпимой тишины. Наконец сверкнули белые лучи: это шпики осветили шалаш фонариками.
В шалаше пусто: осталось только примятое сено и несколько старых дерюжек. Рыжий и его команда сбились возле шалаша. Они суетятся у огонька, и до Савки доносятся их голоса. Шпики разочарованы, обескуражены: проклятый повстанец исчез, как злой дух. А он был тут, был совсем недавно.
Рыжий размышляет, обдумывает, что делать дальше. Он готов уже отдать новый приказ, но вдруг… Как порох, вспыхивает огонь сбоку от шалаша. Пламя сразу же взвилось ввысь, растекаясь по сучьям и ветвям деревьев. И другое зарево, такое же внезапное и стремительное, озарило лес с другой стороны.
Шалаш и лес вокруг шалаша осветились, будто настал летний солнечный день. Это Тимох Будик, специалист по части поджогов, устроил такую иллюминацию.
— Бросай оружие! — как гром раскатился чей-то суровый голос.
— Бросай оружие! — многоголосым эхом разнеслось по лесу.
Со всех сторон из темноты, заревом отброшенной в глубь леса, ринулись партизаны с винтовками наперевес и стеной окружили рыжего и его команду.
Молчаливо и покорно враги побросали оружие.
— А мы вас давно уже тут ожидаем! — сказал дед Талаш, и лукавая усмешка осветила его суровое лицо.
Из толпы партизан вышел Панас. Показал на рыжего:
— Вот этот меня арестовал!
Савка упал в снег. Перепуганные конвоиры тоже зарылись носом в сугроб. Сзади подбежали партизаны, наставили на врагов острые штыки. Всех контрразведчиков разоружили и повели к шалашу.
Тут же состоялся короткий суд над всей командой рыжего.
Несколько залпов привели в исполнение приговор суда.
А Савку судили отдельно, судили основательно и долго. Среди партизан было известно, что Савка ранил ножом войта, что войт передал Савку в руки польских властей. На руках у Савки были наручники, на лице — синяки, а на шее — следы пыток.
Судьи высказывались по-разному. Одни считали, что Савку надо простить, другие требовали его казни. Наконец решили предоставить решение дела деду Талашу и Мартыну Рылю, поскольку злодеяния Савки были направлены в первую очередь против них.
Дед Талаш долго, осуждающе глядел на Савку, а потом сказал:
— Иди, иди прочь чтоб не видели тебя глаза мои… Живи! — и спросил Мартына: — Ты согласен?
Мартын молча кивнул головой.
29
Мороз, вдруг ударивший после нескольких тихих и мягких дней на исходе зимы, продержался недолго. Погода на Полесье сразу изменилась. Воздух стал теплым и мягким, а над просторами болот и полей нависла синеватая мга — предвестница оттепели. Глубокий снег, лежавший по лесам и болотам, начал оседать. Ласково колыхнул южный ветер стылые ветви деревьев, стряхнул с них белые снежные покровы, весенней песней пронесся над замерзшим кустарником и вестью о весне зашуршал в соломенных крышах крестьянских хат. Веселее глянули на свет деревья, освободившись из морозных объятий зимы, густым радостным шумом откликнулись на порывы теплого ветра. Размякший, изъеденный водой снег глыбами пополз с соломенных крыш, тревожными шорохами нарушая тишину, на улицах и дорогах появились желтовато-мутные лужи и повсюду заструились первые весенние ручейки. Гимном весне зазвенели звонкие песни жаворонков… В тысячах примет ощущалось приближение весны, весны ранней и дружной.
Весна — молодой, кипучий водоворот жизни, стремительное бурное движение в бескрайные просторы, широкие, как сама свобода, в повитые туманами дали, зовущие вперед и вперед; движение, которому подчиняются и люди и живая природа… Но эту весну на Полесье ожидали со страхом и тревогой… «Что принесет весна?», «Что весна покажет?», «Что будет весной?» — спрашивали люди, предчувствуя важные события, и втайне готовились к ним.
Энергичней повели свою работу военные штабы. Там укрепляли позиции, здесь перегруппировывали войска, подвозили пушки и бронемашины… Нащупывали уязвимые места в расположении противника, разрабатывали планы, чтобы обмануть его и при первом же удобном случае ударить по врагу там, где он меньше всего ожидает.
