Эту информацию мне тоже надо осознать, так ведь?
Глава 35. «Поцелуй губами и поцелуй руками»
Артём.
Вечер. Подвальное помещение литературного клуба, о существовании которого я сегодня впервые услышал. Тусклый рассеянный свет, создающий тёплую обстановку. А вот сводчатые потолки и стены из красного кирпича с картинами в стиле абстракционизма, наоборот, лишают атмосферу ламповости и придают ей мрачности.
«Что я здесь делаю?» — задаю сам себе вопрос, протискиваясь сквозь пока немногочисленных зрителей, выискивая взглядом свободное место на последнем ряду, занятое для меня Гордеевой.
— Не думал, что мне придется заплатить пятихатку, чтобы с тобой встретиться, — усаживаюсь в кресло, с которого Лиля убирает свою сумку.
— Эта была полностью твоя инициатива, так что не жалуйся, — пытается изобразить серьёзность, но эта эмоция плохо маскирует то, что Гордеева всё-таки рада меня видеть.
— С бедных студентов деньги тоже содрали? — наблюдаю знакомые, лениво что-то обсуждающие лица, сидящие на несколько рядов впереди нас.
— Нет, по студенческому билету вход бесплатный, — заправляет распущенные волосы за уши, визуально превращаясь в чертовски привлекательную послушную студентку-отличницу. Да ещё и одежда на ней соответствующая: черные брюки и белая блузка (с пуговицами на это раз там, где надо: спереди).
Такую расстёгивать, как орешки щёлкать.
Чтобы немного удержать фантазию, снова пробегаюсь глазами по зрительному залу. Радует, что я не единственный невольный слушатель, переросший студенческий возраст и, в связи с чем, вынужденный расстаться с деньгами, купив входной билет. Рассаженные вразброс дамы, которые не удосужились снять головные уборы в помещении, это подтверждают.
Что только не придумаешь, чтобы лишний раз пересечься с Гордеевой. А то она вся такая занятая в последнее время: лекции, подготовки к семинарам, докладам и прочая учебная ерундистика. Да я и сам хорош, работы накопил, только разгребай. Вот и припёрся в здравом уме на этот поэтический вечер, где будет зачитывать свои произведения Лилин преподаватель по… мировой художественной культуре, кажется.
— Неужели ты не нашла занятия поинтереснее, чем слушать какие-то стихи?
— Это добровольно-принудительно. Кто сегодня присутствует, тот получит зачёт автоматом.
— Лишь бы твои стремления не пропали даром, а то обещать можно что угодно, — старательно скрываю зевоту, а это ещё выступать никто не начал.
Замечаю сидящих у прохода Лилиных подружек. Карина спит на плече у Маши. Она же присутствует? Присутствует. А в каком состоянии неважно. Маша тем временем сидит вполоборота, жует жвачку и, встретившись со мной взглядом, надувает большой пузырь, но не лопает, а многозначительно захватывает губами, скрывая его во рту.
Нет, Маша, ты меня не подцепишь. Ни своим ртом, ни его способностями.
Я тут до сих пор от «способностей» Гордеевой отойти не могу. Что же будет, когда она наберётся опыта в этом щепетильном деле? И сразу встречный вопрос: «А можно она будет набираться опыта на мне? Пожааалуйста».
«Чё ты пялишься на неё? — а это я прожигаю мыслью ещё одну «подружку» Гордеевой, Костика, развернувшегося в нашу сторону всем корпусом и смотрящего на меня в упор, — со мной она сидит и чё? Завидно? А я ей, может, руку на колено сейчас положу, из штанов тогда выпрыгнешь? Раньше надо было прыгать, зайка. А так, извини. Всё. Зайку бросила хозяйка».
— А где Дина? — переключаюсь с Костика на Лилю.
— Дина решила провести время более продуктивно. У них с Лёшей романтическое свидание.
— Вот это я понимаю досуг, — вздыхая, наблюдаю за выходящей на сцену женщиной неопределенного возраста в платье цвета детской неожиданности с леопардовым принтом.
Это платье — боль моей сетчатки. Настолько безвкусное, бесформенное. И накидывающее к её годам ещё лет десять. Но, она поэт, «она так видит». Представляется как Агнесса Мирская.
— Её так в реале зовут? — шуршу обёрткой леденца. Голос ко мне практически вернулся. Это я так, борюсь с остаточным явлением, таким как «прокашляться».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Нет, конечно, это её творческий псевдоним.
— А менее пафосно нельзя было назваться?
Над зрительным залом воцаряется полумрак, а весь свет устремляется на сцену, где начинается выступление.
— Здесь есть бар? — спрашиваю Гордееву минут через тридцать.
— Зачем тебе?
— По трезваку это невозможно слушать.
Реально, столько экспрессивно окрашенных слов, произносящихся заунывным голосом, от которого хочется вздёрнуться или выйти в окно. А это вроде как стихи о любви. Может, конечно, неразделённой. Но и про неразделённую любовь можно вещать как-то пободрее.
— Нет, она точно что-то принимает, — снова наклоняюсь к Гордеевой, когда поэтесса встаёт на колени и эмоционально упрашивает невидимого собеседника не оставлять её одну, дословно, «во мраке бытия».
— Она замужем?
— Вроде нет.
— Муж бы вытряс из неё всю эту дурь.
— Артём, — Лиля шикает на меня, сдерживая улыбку.
— Может, у тебя наушники в сумке завалялись? Давай видосик какой втихушку посмотрим? Я творческий человек, мне надо вдохновляться прекрасным, а от подобных рифм и словооборотов у меня вянут уши, и падает всё вдохновение.
Лиля смущённо улыбается, опускает голову, вертит в руках шариковую ручку.
Я задаю ей все эти бестолковые вопросы не потому, что мне действительно интересно услышать на них ответы. А для того, чтобы как можно чаще наклоняться к Гордеевой. Близко-близко. По-другому ведь разговаривать не получается. Как-никак культурное мероприятие. А так, появляется возможность задеть невзначай губами её ухо, вдохнуть полной грудью запах её волос.
Когда Лиля отвечает на мои нелепые вопросы, поворачивается ко мне лицом. А я не вслушиваюсь в слова, смотрю на её губы, а Лиля, кажется, смотрит на мои.
— Сколько эта лабудень будет длиться? — слежу за тем, как она медленно моргает.
— Ещё часа полтора.
— Ого, — снова под предлогом что-то спросить, сокращаю расстояние между нами: — Антракт предусмотрен?
Лиля замирает от моей близости, а я, не удержавшись, скольжу дыханием по её шее и касаюсь губами нежной, покрывшейся мурашками кожи.
— Артём, что ты делаешь? — громко шепчет, прикрыв глаза. Того гляди, ручку пальцами пополам переломает.
А что я делаю? Всего лишь наглею, целуя тебя в людном месте.
— Веди себя прилично, — отстраняется, выпускает заправленные за уши волосы и прикрывает ими шею. — Ты для чего сюда пришёл? Культурно обогащаться? Вот сиди и обогащайся.
Тебя я увидеть пришёл. Скучал так, что аж скулы сводило. Даже привычка вредная появилась — зависать на твоей страничке в соцсети. Видеть, что ты в он-лайн с ноутбука, и приходить к выводу, что как хорошая девочка дома сидишь, уроки учишь.
Лиля проводит ручкой по приоткрытым губам, прикусывает колпачок.
Как хорошо, что мой внутренний голос никто не слышит, и Лиля в том числе. Она бы точно покраснела от моих мыслей. Потому что на месте этой ручки я представляю совсем другое.
Может до Гордеевой доходят мои фантазии, так как она резко поворачивается в мою сторону, тут же меняет положение рук, скрещивая их под грудью. Затем снова обращает свой взгляд на сцену и старательно делает вид, что слушает выступающего. Задумчиво хмурит бровки.
Ладно, тоже на сцену посмотрю. И послушаю ещё полтора часа про «холод рук, объятий кольцо, а я стояла, подставив лицо…».
Размышлял я тут на досуге о Лилиных словах, тех самых, что она сказала мне после просмотра мультфильма в моей машине. Что они могли значить? То, что она благодарна мне за моё к ней отношение? Так она его заслуживает. Лиля действительно достойна заботы, защиты, дружбы и любви. Любви…
«Так, стоп», - теперь задумчиво хмурю брови я. Медленно разворачиваюсь к Гордеевой. Осознание накрывает горячей волной.
