В этот момент из Лилиных пальцев выскальзывает ручка, укатываясь мне под ноги. Мы одновременно наклоняемся, чуть не сталкиваясь лбами.
В миллиметре: взгляд, взмах ресниц, дыхание и тепло губ. В секунде: нестерпимое желание поцеловать, необъяснимое притяжение на кончике носа и кончиках пальцев коснуться друг друга.
— Артём… — слабый протест Гордеевой.
— Нас никто не видит. Мы в темноте. На последнем ряду.
Сдаётся. Вот и я забиваю на все приличия и неудобство позы, целую Лилю. Это даже не поцелуй, а невинные, длящиеся всего несколько мгновений, едва уловимые касания губ вперемешку с горячим, сладким дыханием.
Пульс останавливается с каждым прерывистым вдохом, а в грудной клетке что-то переворачивается, разгоняя по телу особенные, неведомые до этого момента тёплые мурашки.
Гордеева, это совращение какое-то… Меня. Тобой.
Неожиданный всплеск аплодисментов и постепенно расплывающийся по пространству свет заставляют вернуться в вертикальное положение и занять свои места.
Мои губы горят, как и щёки Гордеевой. Только состояние Лили, скорее всего, связано со стеснением, а моё — с негодованием, что любое, кажущееся бесконечно долгим время заканчивается по закону подлости на самом интересном.
Чтобы не толпиться в проходе, ждём, когда передние ряды потянутся к гардеробу. Передаю Гордеевой шариковую ручку, которая, похоже, начала плавиться от силы сжатия моих пальцев. Лиля убирает её в сумку, затем приглаживает свои волосы, поправляет блузку. И только потом решается посмотреть мне в глаза.
— Гордеева, Гордеева… — мотаю головой, вздыхая.
— Что?
Привыкание ты у меня вызываешь, вот что.
— Ни-че-го, — произношу по слогам одновременно с проскользнувшей в голове вышеупомянутой мыслью. — Пойдем? — резко встаю с места и подаю Лиле руку.
Покидаем литературный клуб, наполненный духотой зрительских эмоций и повисшими в воздухе словами о несчастной любви, которыми с нами любезно поделилась Агнесса Мирская.
Улица встречает нас ранней темнотой, перемешанной жёлтым светом уличных фонарей, вечерними заморозками и выпавшим тонким прозрачным слоем первым снегом. Ничего не поделаешь, начало ноября.
— Шапка есть? — слежу за тем, как Лиля застёгивает куртку и обматывает шею шарфом в крупную вязку.
— В сумке лежит.
— Ты прям как школьница: под пристальным взглядом мамы шапку надела, а как завернула за угол, сразу сняла, так? — усмехаюсь.
— У меня шапка дурацкая.
— Надевай, не хватало ещё, чтобы ты свои уши отморозила.
— Чего тогда свои морозишь?
— А мне поздняк метаться. Ты думаешь, почему они у меня оттопыренные? Потому что маму не слушал, без шапки в детстве ходил.
Лиля закатывает глаза, нехотя достаёт из сумки шапку, надевает:
— Мамочка теперь довольна? — язвительно прищуривается.
Засматриваюсь Гордеевой в этой милой шапочке, даже не скрывая улыбку.
— Довольна, — выдаю ответ, приближаюсь к её лицу: — Знаешь, что сказать хотел? — выдерживаю паузу.
— Что? — язвительность в её глазах сменяется растерянностью.
— Туши свет, — одним внезапным движением натягиваю шапку ей до носа.
— Артём! — а вот тут уже недовольство. Теряясь в пространстве, толкает меня в грудь. Возвращает шапку на место, поправляя пальцами спереди отворот.
А мне весело. В том числе и от того, как на нас смотрят её друзья. Кто-то с улыбкой, кто-то с интересом, а кто-то с плохо скрываемой завистью.
— Какие планы на вечер?
— С ребятами хотели в какой-нибудь кафешке посидеть, — оглядывается в сторону расписанных граффити гаражей, где устроили перекур Илья, Юра, Костик, Маша и проснувшаяся Карина. — Пошли с нами? — застенчиво топчется на месте, убирая руки в карманы.
— Не, спасибо за приглашение. Меня ждёт куча необработанных съёмок. Но если надо будет отвезти тебя домой после ваших посиделок, звони, я поработаю твоим личным таксистом. Но только твоим, — поправляю Гордеевой шарф, до меня и так идеально лежащий. — Тариф «Комфорт плюс».
— А что входит в ваш тариф? — склонив голову набок, бросает на меня кокетливый взгляд. А вдвойне кокетливым он становится ещё и потому, что на Лилины ресницы приземляются снежинки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Комфортабельный салон. Красивый, не задающий лишних вопросов молчаливый водитель. И как бонус: жаркий поцелуй у подъезда.
— Отлично. Мне подходит, — вынимает руку из кармана и осторожно касается подушечками своих горячих пальцев моих холодных.
Наш тактильный контакт, прошибающий приятным током, по ощущениям такой же нереальный, каким был невесомый поцелуй на последнем ряду литературного клуба. Только сейчас мы целуемся не губами, а руками. И наши шалости снова никто не видит, так как обзор для лишних глаз закрыт Лилиной спиной.
— Лиль, ну ты идёшь? — доносится до нас немного раздраженный голос Маши.
Гордеева вздрагивает, а вот её рука цепенеет.
— Я вам позвоню, товарищ личный таксист, — тихо произносит, облизывая губы. А я в качестве «поцелуя на прощание» сжимаю её ладонь.
Лиля направляется в сторону гаражей, где её заждались друзья. Оборачивается через пару метров:
— А я ведь точно позвоню.
— Я буду ждать, — подмигиваю.
Гордеева уплывает от меня в темноту с распущенными под шапкой волосами, на которые ложится крупными хлопьями снег. Скрывается за поворотом, а я ловлю себя на мысли, что пока провожал её взглядом, не дышал и не моргал. Моргнул и задышал только тогда, когда и на мои ресницы упала снежинка.
Глава 36. «Доверять»
Артём.
Звонка Гордеевой вчера я так и не дождался. Моё сообщение она прочитала только ближе к полуночи, видимо, когда пришла домой. Прочитала, но не ответила.
Сегодня с утра, по привычке зайдя к ней на страницу, проверил, была ли в сети. Была. Но ничего мне не писала. Странно.
Погружаюсь в работу до такой степени, что спустя какое-то время не сразу замечаю звук входящего звонка. Подрываюсь к телефону, в надежде, что это Лиля, и разочаровываюсь, когда вижу на дисплее «Дима». Родственник про меня вспомнил, надо же. Конечно, звонит только тогда, когда ему что-то от меня надо.
«Пошёл на фиг», — оставляю его звонок без ответа. Мне хватило разговора с ним в начале недели. Когда я без особого энтузиазма посетил их квартиру. И Дима тогда решил поучить меня жизни, пропагандируя семейные ценности, которые лично для меня весьма спорные.
«Снова с Тимуром девчонку не поделили? Я же вижу, что вы с ним после того инцидента с дракой не общаетесь».
Во-первых, никого мы с ним не делили и не делим. А, во-вторых, это был не инцидент, а наказание твоего сына за непристойное поведение по отношению к девушке. Тимур получил бы больше, если бы ты, Дима, меня от него не оттащил.
«Ни одна девушка не стоит того, чтобы подрывать братское общение. Девчонок у тебя может быть сколько угодно. А вот брат один. Помни это», — ещё одно гениальное умозаключение от Дмитрия Соковича. Хоть в мраморе увековечивай.
Я вот как раз не забываю, что Тимуру всегда было наплевать как на девчонок, так и на братские узы. Если в школьные годы он на фоне меня самоутверждался, то позже, когда я переехал сюда, и мы снова начали общаться, Тимур не мог свыкнуться с мыслью, что я, оказывается, прекрасно живу без его подсказок. «Артёмка изменился, вырос, поумнел», — вот что Тимура вымораживало. И если я всё же где-то поддавался на его провокации, это только потому, что мне было в тот момент всё равно. А сейчас мне не всё равно.
«Не наигрался ещё? Брат ему игрушку дал поиграть, а он и рад», — а это уже слова Тимура, вернувшегося домой так некстати. Я-то надеялся с ним не пересекаться. — «Чё как собачонка около Гордеевой крутишься? На машине возишь, заступаешься. А она всё тебя динамит, плохая девочка».
Так и ждал, чтобы я подтвердил или опроверг его слова. А я сидел с непрошибаемым лицом и продолжал делать то, ради чего меня позвал Дима — переустанавливал на его компьютере систему. У Тимура мозгов ведь на это не хватает. Зато хватает на другое, извергать из своего рта лютую дичь:
