Арестованные во всем признались. Как добивались от них нужных показаний, как мучили на круглосуточных допросах, не разрешая спать, – об этом написаны тома.
Но для меня оставался главный вопрос – о степени собственного участия Сталина в процессах. Только теперь, прочитав документы, я могу утверждать: он сам руководил процессами. И как руководил! Как обстоятельно создавал этот театр ужаса! И даже диктовал роли…
Автора!
«2 июля 1930 года. Сталин – Менжинскому. Только лично. Показания Рамзина интересны. Мои предложения: сделать одним из самых важных, узловых пунктов [будущих] показаний Рамзина вопрос об интервенции. И о сроках интервенции. Почему отложили интервенцию в 30-м году? Не потому ли, что Польша еще не готова? Может быть, Румыния еще не готова? Почему отложили интервенцию на 31-й год? Почему могут отложить на 32-й?»
Это была его выдумка. Обвиняемым сообщили: империалисты тайно готовят интервенцию против Республики Советов. Признав свое участие в готовящейся интервенции, обвиняемые тем самым сорвут ее, спасут страну. Им предлагалось оболгать себя из чувства истинного патриотизма. За это, естественно, обещали смягчение приговора.
Рамзин согласился признать на суде, что его партия приветствовала готовящуюся интервенцию капиталистических стран против СССР. Но Сталину приходится внести в его «интересные показания» уточняющие детали. Дело в том, что интервенции-то нет! И он отлично знает: не будет! Вот Сталин и предлагает несколько вариантов, объясняющих, почему ее до сих пор нет и почему ее не будет.
Но не все были так сознательны, как Рамзин. И Сталин раздраженно требует от Менжинского: «Провести сквозь строй господ Кондратьева, Юровского, Чаянова и т. д., хитро увиливающих от тенденции к интервенции. Мы сделаем этот материал достоянием Коминтерна. Тогда мы проведем широчайшую кампанию против интервенционистов и добьемся того, что подорвем, парализуем попытки интервенции на ближайшие 1–2 года, что для нас немаловажно. Понятно? Привет. Сталин».
Так что вся эта его выдумка служит «немаловажным целям». А то, что «увиливающие» невиновны, – это не так уж и важно.
Можно только догадываться, как «провели сквозь строй господ интеллигентов». Но все его задания были выполнены.
Сталин – Молотову: «Ты, должно быть, уже получил новые показания Кондратьева. Ягода привез показать их мне. Я думаю, что эти показания… следует разослать всем членам ЦК».
Готовящаяся интервенция, атмосфера осажденной крепости необходимы для страха, для непрерывного чрезвычайного положения, в котором он придумал держать страну.
В самом конце 1930 года состоялся новый грандиозный спектакль – открытый процесс «Промышленной партии». Государственный обвинитель – все тот же неутомимый Крыленко. Процесс прошел как по маслу. По всей стране собрания трудящихся требовали расстрела «гнусных вредителей». В зале суда – наоборот: судья вел процесс, поражая непривычной вежливостью с обвиняемыми. Им даже было разрешено курить.
Полно корреспондентов, идет съемка. Обвиняемые соревнуются в готовности признать себя виновными, охотно делятся разнообразнейшими сведениями о своей вредительской деятельности – о связях с враждебной эмиграцией, иностранными посольствами и даже президентом Франции Пуанкаре.
Правда, не все абсолютно гладко. Например, «подлый вредитель» Рамзин заявил, что, планируя интервенцию иностранных государств, он сформировал будущее правительство и предполагал на пост министра промышленности и торговли капиталиста-эмигранта Рябушинского, с которым он, Рамзин, вел успешные переговоры. Но выяснилось, что Рябушинский успел умереть до того, как с ним «велись успешные переговоры».
Сталин сумел быть благодарным. Главному обвиняемому Рамзину расстрел был заменен тюремным заключением, и вскоре он, имя которого проклинала вся страна, был освобожден. В конце концов Рамзин… снова стал директором института и даже лауреатом Сталинской премии.
Но Вождь заботился, чтобы кровь лилась – какой же страх без крови? И процессы интеллигентов, вредящих во всех областях народного хозяйства, шли безостановочно. Процесс ученых-бактериологов, обвиненных в падеже скота, – подсудимые расстреляны. Процесс работников пищевой промышленности, обвиненных в организации голода – 48 человек расстреляно. В Бутырках на цементном полу сидело в то время по 60–80 человек в камере, преимущественно профессора и инженеры. Тюрьмы уже давно назывались в народе «дома отдыха инженера и техника»…
И он неутомимо дирижирует.
Сталин – Молотову. 13 сентября 1930 года: «Надо бы все показания вредителей по рыбе, мясу, консервам и овощам опубликовать немедля. И через неделю дать сообщение, что все эти мерзавцы расстреляны. Надо всех их расстрелять».
Фантастика: он сам организует процессы, сам объявляет невинных преступниками и при этом искренне негодует по поводу их преступлений. Великий актер – он умел вписаться в роль.
Волна арестов нарастала, и его наркомы забили тревогу – совершенно исчезли квалифицированные кадры. Но Сталин и тут находит оригинальное решение: на прорывы, на обезлюдевшие производства начали возить инженеров… из тюрем, а вечером – возвращать их в тюрьмы. Истосковавшиеся по работе люди почитали это за счастье.
В июле 1930 года на XVI съезде Сталин поистине короновался.
Он был искренен и в своем докладе сказал прямо: «нэп был маневром». Все это время копились силы, чтобы в подходящий момент уничтожить старую деревню, провести индустриализацию.
«Партия правильно выбрала момент, чтобы перейти в наступление по всему фронту. Что было бы, если бы мы послушались правых оппортунистов из группы Бухарина, если бы отказались от наступления, свернули бы темпы развития индустрии, задержали бы развитие колхозов и совхозов и базировались бы на индивидуальном крестьянском хозяйстве? Мы наверняка сорвали бы нашу индустрию, остались бы без хлеба… мы сидели бы у разбитого корыта… Что было бы, если бы мы послушались левых оппортунистов из группы Троцкого и Зиновьева и открыли бы наступление в 26—27-м годах, когда мы не имели никакой возможности заменить кулацкое производство хлеба производством колхозов и совхозов? Мы наверняка сорвались бы на этом деле… Огульное продвижение вперед есть смерть для наступления. Об этом говорит опыт гражданской войны… Основная установка в партии в данный момент состоит в переходе от наступления социализма на отдельных участках хозяйственного фронта к наступлению по всему фронту».
Итак, с самого начала был тайный замысел наступления. Но чей замысел?
Завещание
Я вспоминаю: 70-е годы. Москва. Раннее утро в библиотеке, носившей тогда имя Ленина. Как только она открывалась, появлялся маленький тонкошеий старичок, поражавший своим пенсне, которое когда-то носили в царской России. Впрочем, пенсне и лицо этого человека тогда еще знали все посетители библиотеки. Это был Вячеслав Молотов.
Однажды мне удалось с ним познакомиться. Случилось это на какой-то премьере в театре имени Ермоловой. После спектакля я направился за своим пальто в администраторскую и у дверей увидел разгуливающего старого человека в пенсне – Молотова.
Администратор спросил меня: «Молотова видели? У меня разделся. Пришлось попросить обождать старичка. У нас сегодня важный гость – секретарь нашего райкома партии. Пусть он сначала оденется и уйдет, чтобы не вышла неловкость».
Неловкость заключалась в том, что Молотов был исключен из партии после столкновения с Хрущевым. И вот теперь старый вершитель судеб послевоенной Европы ждал, пока оденется какой-то секретарь райкома. Так проходит мирская слава.
Я взял пальто Молотова, его калоши, одежду его спутницы и вынес ему. Он был с какой-то старой женщиной (его жена умерла – видимо, это была экономка). Так мы познакомились.
Он жил рядом с театром, на улице Грановского, и оттого дорожил этим театром, боялся поставить администратора в неловкое положение. Я напросился его провожать. Был тихий зимний вечер. Я был глуп, нетерпелив – сразу заговорил о Сталине и почувствовал: он тотчас стал напряжен. Я начал с безобидных вопросов:
– Почему Сталин даже летом носил сапоги? Есть много странных объяснений…
– Пожалуйста, назовите хотя бы одно, – попросил он очень вежливо.
– Полувоенный френч, военные сапоги – намек на войну за мировую революцию. Ленин носил такой же френч.
– Поэтично, – усмехнулся он. – Впрочем, Сталин писал стихи только в ранней юности. Что же касается мировой революции, действительно, мы не забывали о долге перед пролетариатом других стран… Но, в отличие от кричавших о мировой революции троцкистов, мы ее делали. И сделали – создали мировую систему социализма. Мы не кричали об индустриализации, как троцкисты, но сделали ее. Они говорили о коллективизации, а привел крестьян в колхозы Сталин… Хотя вначале вроде бы даже кулака защищал. Кстати, ведь и Ленин вроде бы верил в нэп…
