— Илья Степаныч! — воскликнул я, — это вы? Мы прождались вас. Войдите. Али дверь заперта?
Теглев отрицательно покачал головою.
— Я не намерен войти, — произнес он глухо, — я хотел только попросить вас передать завтра это письмо батарейному командиру.
Он протянул мне большой куверт, запечатанный пятью печатями. Я изумился — однако машинально взял куверт. Теглев тотчас отошел на середину улицы.
— Постойте, постойте, — начал я, — куда же вы? Вы только теперь приехали? И что это за письмо?
— Вы обещаетесь доставить его по адресу? — промолвил Теглев и отступил еще на несколько шагов. Туман запушил очертания его фигуры. — Обещаетесь?
— Обещаюсь… но сперва…
Теглев отодвинулся еще дальше — и стал продолговатым, темным пятном.
— Прощайте! — раздался его голос. — Прощайте, Ридель, не поминайте меня лихом… И Семена не забудьте…
И самое пятно исчезло.
Это было слишком. «О фразер проклятый! — подумал я. — Нужно же тебе всё на эффект бить!» Однако мне стало жутко; невольный страх стеснял мне грудь. Я накинул шинель и выбежал на улицу.
XIII
Да; но куда было идти? Туман охватил меня со всех сторон. На пять, на шесть шагов вокруг он еще сквозил немного, а дальше так и громоздился стеною, рыхлый и белый, как вата. Я взял направо по улице деревушки, которая тут же прекращалась: наша изба была предпоследняя с краю, а там начиналось пустынное поле, кое-где поросшее кустами; за полем, с четверть версты от деревни, находилась березовая рощица — и через нее протекала та самая речка, которая несколько ниже огибала деревню. Всё это я знал хорошо, потому что много раз видел всё это днем; теперь же я ничего не видел — и только по большей густоте и белизне тумана мог дегадываться, где опускалась почва и протекала речка. На небе бледным пятном стоял месяц — но свет его не в силах был, как в прошлую ночь, одолеть дымную плотность тумана и висел наверху широким матовым пологом. Я выбрался на поле — прислушался… Нигде ни звука; только кулички посвистывали.
— Теглев! — крикнул я. — Илья Степаныч!! Теглев!!
Голос мой замирал вокруг меня без ответа; казалось, самый туман не пускал его дальше.
— Теглев! — повторил я.
Никто не отозвался.
Я пошел вперед наобум. Раза два я наткнулся на плетень, раз чуть не свалился в канаву, чуть не споткнулся о лежавшую на земле крестьянскую лошаденку…
— Теглев! Теглев! — кричал я.
Вдруг, позади меня, в самом близком расстоянии, послышался негромкий голос:
— Ну вот я… Что вы хотите от меня?
Я быстро обернулся…
Передо мною, с опущенными руками, без фуражки на голове стоял Теглев. Лицо его было бледно; но глаза казались оживленными и больше обыкновенного… Он протяжно и сильно дышал сквозь раскрытые губы.
— Слава богу!.. — воскликнул я в порыве радости, — и схватил его за обе руки. — Слава богу! Я уже отчаивался найти вас. И не стыдно вам так пугать меня? Илья Степаныч, помилуйте!
— Что вы хотите от меня? — повторил Теглев.
— Я хочу… я хочу, во-первых, чтобы вы вместе со мною вернулись домой. А во-вторых, я хочу, я требую, требую от вас, как от друга, чтобы вы немедленно мне объяснили, что значат ваши поступки — и это письмо к полковнику? Разве с вами в Петербурге случилось что-нибудь неожиданное?
— Я в Петербурге нашел именно то, что ожидал, — отвечал Теглев, всё не трогаясь с места.
— То есть… вы хотите сказать… ваша знакомая… эта Маша…
— Она лишила себя жизни, — торопливо и как бы со злостью подхватил Теглев. — Третьего дня ее похоронили. Она не оставила мне даже записки. Она отравилась.
Теглев поспешно произносил эти страшные слова, а сам всё стоял неподвижно, как каменный. Я всплеснул руками.
— Неужели? Какое несчастье! Ваше предчувствие сбылось… Это ужасно!
В смущении я умолк. Теглев тихо и как бы с торжеством скрестил руки.
— Однако, — начал я, — что же мы стоим здесь? Пойдемте домой.
— Пойдемте, — сказал Теглев. — Но как мы найдем дорогу в этом тумане?
— В нашей избе огонь в окнах светит — мы и будем держаться на него. Пойдемте.
— Ступайте вперед, — ответил Теглев. — Я за вами.
Мы отправились. Минут с пять шли мы — и путеводный наш свет не показывался; наконец он блеснул впереди двумя красными точками. Теглев мерно выступал за мною. Мне ужасно хотелось поскорей добраться домой и узнать от него все подробности его несчастной поездки в Петербург. Пораженный тем, что он сказал мне, я, в припадке раскаяния и некоторого суеверного страха, не дойдя еще до нашей избы, сознался ему, что вчерашний таинственный стук производил я… И какой трагический оборот приняла эта шутка!
Теглев ограничился замечанием, что я тут ни при чем — что рукой моей водило нечто другое и что это только доказывает, как мало я его знаю. Голос его, странно спокойный и ровный, звучал над самым моим ухом.
— Но вы меня узнаете, — прибавил он. — Я видел, как вы вчера улыбнулись, когда я упомянул о силе воли. Вы меня узнаете — и вы вспомните мои слова.
Первая изба деревни, как некое темное чудище, выплыла из тумана перед нами… вот вынырнула и вторая, наша изба — и моя лягавая собака залаяла, вероятно, почуявши меня.
Я постучал в окошко.
— Семен! — крикнул я теглевскому слуге, — эй, Семен! отвори нам поскорей калитку.
Калитка стукнула и распахнулась; Семен шагнул через порог.
— Илья Степаныч, пожалуйте, — промолвил я и оглянулся…
Но никакого Ильи Степаныча уже не было за мною. Теглев исчез, словно в землю провалился.
Я вошел в избу, как ошалелый.
XIV
Досада на Теглева, на самого себя сменила изумление, которое сначала овладело мною.
— Сумасшедший твой барин! — накинулся я на Семена, — как есть сумасшедший! Поскакал в Петербург, потом вернулся — да и бегает зря! Я было залучил его, до самых ворот привел, и вдруг — хвать! опять удрал! В этакую ночь не сидеть дома! Нашел время гулять!
«И зачем это я выпустил его руку!» — укорял я самого себя.
Семен молча поглядывал на меня, как бы собираясь сказать что-то, но, по обычаю тогдашних слуг, только потоптался немножко на месте.
— В котором часу он уехал в город? — спросил я строго.
— В шесть часов утра.
— И что же — он казался озабоченным, грустным?
Семен потупился.
— Наш барин — мудреный, — начал он, — кто его понять может? Как собрался в город, новый мундир подать себе велел — ну и завился.
— Как завился?
— Волосы завил. Я им и щипцы приспособлял.
Этого я, признаюсь, не ожидал.
— Известна тебе одна барышня, — спросил я Семена, — Ильи Степаныча приятельница — зовут ее Машей?
— Как нам Марьи Анемподистовны не знать? Барышня хорошая.
— Твой барин в нее влюблен, в эту Марью… ну и так далее?
Семен вздохнул.
— От этой от самой от барышни и пропадать Илье Степанычу. Потому: любят они ее ужаственно, а в супружество взять не решаются — и бросить ее тоже жаль. От этого от самого ихнего малодушия. Уж очень они ее любят.
— Да что, она — хорошенькая? — полюбопытствовал я.
Семен принял серьезный вид.
— Господа таких любят.
— А на твой вкус?
— Для нас… статья не подходящая — вовсе.
— А что?
— Телом оченно худы.
— Если бы она умерла, — начал я снова, — ты полагаешь, Илья Степанович ее не пережил бы?
Семен опять вздохнул.
— Этого мы сказать не смеем — дело господское… а только барин наш — мудреный!
Я взял со стола большое и довольно толстое письмо, отданное мне Теглевым, повертел его в руках… Адрес на имя «его высокородия, господина батарейного командира, полковника и кавалера», с обозначением имени, отчества и фамилии, был очень четко и тщательно написан. В верхнем углу куверта стояло слово: «Нужное», дважды подчеркнутое.
— Послушай, Семен, — начал я. — Я боюсь за твоего барина. У него, кажется, недобрые мысли на уме. Надо будет отыскать его непременно.
— Слушаю-с, — отвечал Семен.
— Правда, на дворе туман такой, что на два аршина ничего рассмотреть нельзя; но всё равно: надо попытаться. Мы возьмем по фонарю, а в каждом окне зажжем по свечке — на всякий случай.
— Слушаю-с, — повторил Семен, зажег фонари и свечки, и мы отправились.
XV
Как мы с ним блуждали, как путались — это передать невозможно! Фонари нисколько не помогали нам; они нисколько не разгоняли той белой, почти светлой мглы, которая нас окружала. Мы с Семеном несколько раз теряли друг друга, несмотря на то, что перекликались, аукались и то и дело взывали — я: «Теглев! Илья Степаныч!» — он: «Господин Теглев! Ваше благородие!» Туман до того сбивал нас с толку, что мы бродили, как во сне; мы оба скоро охрипли: сырость проникала до самого дна груди. Кое-как мы опять, по милости свечек в окнах, сошлись у избы. Наши совокупные поиски ни к чему не повели — мы только связывали друг друга, а потому мы и положили уже не думать о том, как бы не разбиться, а идти каждому своей дорогой. Он взял налево, я направо и скоро перестал слышать его голос. Туман, казалось, пробрался в самую мою голову — и я бродил как отуманенный да только покрикивал: «Теглев! Теглев!»
