синяков. В своем темном мире она постоянно натыкается на разные предметы. Элизабет суетится вокруг с тарелками, молоком и тортом и тем же чересчур бодрым голосом говорит:
— Макс, расскажи Клемми смешную историю про твой крикетный матч со школой «Тембери».
Накануне вечером они убрали все острые предметы, отбеливатель и спички, так что Элизабет не сразу находит нож, чтобы разрезать торт. Мальчики тихо садятся на свои места, словно пришел важный гость и они не знают, как себя вести.
— В общем, кто-то привел на матч большущую собаку, вроде немецкой овчарки, а она любит мячики, просто обожает…
Пока Макс рассказывает, Джек аккуратно усаживает Клемми лицом к столу и направляет ее руки, чтобы она нащупала фарфоровое блюдце, которое поставила перед ней Элизабет. Все смотрят, как ее руки шарят по столу в поисках вилки. Клемми проводит указательным пальцем по зубчикам, другой рукой берет блюдце и медленно втыкает вилку в кусок торта. Попав в торт, она отламывает от него кусочек, потом кладет его на вилку. Чарли упорно пытается рассказывать историю, но у него кончается запал, да и все равно никто не слушает. Все завороженно следят за тем, как Клемми поднимает на вилке кусочек шоколадного торта — медленно, медленно, пожалуйста, пожалуйста… Но глазурь слишком тяжелая. Кусок качается на вилке, наклоняется, и как только Клемми открывает рот, падает, оставляя противное коричневое пятно на ее красивом желтом платьице.
Прибирая на кухне после ужина, Джек смотрит на экран видеоняни. Элизабет лежит рядом с Клемми, которая наконец уснула в их кровати. Они передвинули ее с середины комнаты к стене, чтобы Клемми не упала. Пока она не приспособится, будет спать с Элизабет, а Джек в ее комнате. Элизабет перенесла на их двуспальную постель все мягкие игрушки Клемми, всех кукол — в надежде, что она выберет что-нибудь другое вместо Фреда. Но нет, Клемми сжала фламинго в удушающем объятии, Джек видит лишь его клюв, торчащий из-под ее руки. Он понимает, что, наверное, не стоит этого делать, но не может перестать следить за ними через маленький экран. Его жена и дочь лежат лицом друг к другу, Элизабет гладит Клемми по голове, у Клемми приоткрыт рот, она крепко спит. У Элизабет слегка дрожат плечи, но изображение слишком нечеткое, чтобы сказать наверняка, плачет она или нет. На мгновение она зарывается лицом в подушку, потом шепчет что-то на ушко Клемми и медленно выбирается из кровати.
Джек поворачивает экран к стене и продолжает наводить порядок, вытирает столешницу. Элизабет тихо проскальзывает на кухню. Он оборачивается, чтобы посмотреть на нее. Она выглядит непривычно маленькой, джинсы свободно болтаются, скулы и ключицы выпирают, как корни из-под земли, под глазами мешки. Не зная точно, чего она хочет, Джек решает подойти к ней и медленно раскрывает объятия. Элизабет не реагирует, но и не отстраняется. Она позволяет обнять себя, и ее тело перестает быть таким напряженным. Так они и стоят посреди кухни, окруженные уютными домашними звуками: бульканьем старой посудомоечной машины и возгласами мальчиков, играющих наверху в компьютерную игру. В редкие моменты единения, такие как этот, Джек перестал повторять ей, что все будет хорошо. Он говорил ей это скорее для того, чтобы услышать подтверждение и почувствовать, что у него самого на душе становится легче и спокойнее. Но однажды она больше не смогла отвечать ему: «Да, да, я знаю», — а потом перестала даже кивать, и он прекратил говорить эти слова, потому что сам уже в них не верил. Но теперь, когда все дети дома, когда все они снова вместе, Джек говорит:
— Я знаю, у нас все будет хорошо. Я уверен.
Он чувствует, как она кивает, и сильнее прижимает ее к себе.
Джек хочет предложить открыть бутылку вина — один из немногих странных подарков от друзей и соседей, большинство из которых ограничились традиционными пирожными и цветами, — как вдруг в дверь звонят. Элизабет вздрагивает. Она неделями успешно избегала контактов с внешним миром, за исключением самых необходимых. Элизабет смотрит на Джека; ее глаза кажутся странно неподвижными, как у Клемми.
— Я посмотрю, кто там, — говорит Джек, погладив ее худое плечо. — Давай ты откроешь бутылку красного, а потом я уложу мальчиков.
Его предложение звучит разумно. Элизабет кивает и говорит: «Ладно», — и тут в дверь снова звонят. Они повесили колокольчики над всеми дверями в доме, чтобы Клемми слышала, когда кто-то приходит и уходит. Колокольчик над входной дверью звенит, и Джек от удивления едва сдерживает смех, когда видит, кто пришел. На крыльце с корзиной всякой всячины стоит Эш, а позади него Брай, которая выглядит так, словно ее сейчас стошнит.
Джек открывает рот, но теряет дар речи и просто недоуменно качает головой.
Эш начинает говорить. Кажется, это заранее отрепетированная речь:
— Слушай, Джек, мы не собираемся заходить и даже не надеемся, что ты с нами поговоришь. Просто хотели принести вам это, чтобы вы знали: что мы все время о вас думаем, мы рядом, и если…
Но Джек не позволяет Эшу закончить предложение:
— Ну так оставьте всю эту дрянь на пороге, как делают другие. Кажется, я тебе ясно дал понять, когда ты подкараулил меня в больнице: мы не хотим вас видеть, — он смотрит на Брай. — Никого из вас. Так что оставьте нас, черт побери, в покое.
Он собирается захлопнуть дверь, но вдруг — «Джек? Что происходит? Кто…» Он слишком громко говорил, и теперь к нему подходит Элизабет. Увидев за дверью Брай и Эша, она замирает. Джек чувствует, что у нее разрывается сердце. Ее глаза устремлены на Брай, и она не отводит их.
— Элизабет, я… Я так, так…
У Брай дрожат губы, она не может говорить. Опускает голову, зажимает рот рукой и начинает рыдать. Элизабет стоит не шелохнувшись.
Эш подхватывает:
— Элизабет, мы сказали Джеку, что хотели занести это вам. Альба сделала Клемми несколько подарков, так что… И еще тут письмо, и подарки для вас и для мальчиков. В общем, вот.
Он указывает на корзинку у своих ног, но Элизабет по-прежнему не сводит глаз с Брай. Когда она наконец начинает говорить, ее слова адресованы Брай и только ей.
— И о чем же ты сожалеешь?
Брай смотрит Элизабет в лицо, чтобы понять, насколько серьезно она говорит.
