— Да, Брай, я хочу знать, за что ты извиняешься. Ты сожалеешь о том, что наша дочь ослепла? Или о том, что это по твоей вине она больше не сможет видеть?
Глаза Брай в ужасе расширяются. Кажется, она вот-вот убежит, но Эш берет ее за руку. Он продолжает говорить спокойно, как профессиональный переговорщик:
— Элизабет, здесь нет ничьей вины. Никто не сможет доказать, что Альба или Брай заразили ее. Было столько мест, где она могла…
— Я не спрашивала тебя, Эш. Я спрашивала крестную Клемми. Женщину, которая поклялась ее защищать, — Элизабет спокойно поворачивается к Брай, ее голос полон презрения. — Ну так что?
— Элизабет, я прошу прощения за все. За то, что мне не хватило сил сказать тебе правду, за то, что я не была хорошей подругой, и больше всего за то, что случилось с Клемми.
Брай не поднимает головы, она смотрит в землю. Элизабет не отвечает, она лишь кивает и выглядит так, словно хочет наступить Брай на лицо.
— Но ты, похоже, не понимаешь, что, если бы этого не произошло с Клемми, то произошло бы с каким-нибудь другим несчастным ребенком. Знаешь, что в тебе самое отвратительное? Твой эгоизм. Ты четко дала понять, что считаешь, будто права твоего ребенка достойны защиты больше, чем жизнь моего ребенка. Я ненавижу тебя за это.
Она выплевывает «ненавижу» с шипящим придыханием. Брай пытается справиться с собой. Она зажмурилась, а рукой закрывает рот — чтобы не кричать, а возможно, чтобы ее не стошнило от стресса. Эш крепче сжимает ее руку, на виске у него бьется жилка, и он говорит:
— Элизабет, это несправедливо. Мы здесь, чтобы предложить помощь. Мы хотим помочь…
— Снова хочешь предложить денег, да, Эш? Чудесно. Найди хирурга, который сможет вернуть моей дочери зрение, тогда поговорим. А до тех пор держись подальше от моей семьи, или я вызову полицию.
Эш открывает рот, но Элизабет захлопывает дверь, прежде чем он успевает хоть что-то сказать.
Наступившая тишина звенит у Джека в ушах. Он чувствует себя так, будто ему в сердце только что воткнули огромную иглу. Элизабет не плачет, но ее трясет. Не надо ее обнимать, нет, не сейчас… Поэтому они просто стоят рядом. А затем Элизабет торжественно берет руку Джека в свои и произносит:
— Я собиралась сказать тебе сегодня вечером: я говорила с юристом, Джек. Его посоветовала Шарлотта, — ее глаза сверкают, взгляд острый, решительный. — Я должна что-нибудь сделать. Я хочу, чтобы весь мир узнал о том, что они натворили. Кажется, это единственное, что мы сейчас можем сделать для Клем.
Джек медленно кивает. Единственное.
— Ладно, Элизабет. Если это то, чего ты хочешь.
— Да, я этого хочу. Я много думала и считаю, что только так смогу двигаться дальше, только так мы сможем двигаться дальше.
— Хорошо, послушай…
Джек ведет Элизабет на кухню, отодвигает для нее стул и достает два бокала. Открытая бутылка уже стоит на столе, и он наливает им обоим по большому бокалу, а затем садится напротив жены. Вино обжигает горло, словно кислота, но язык тут же чувствует сладость, а мозг — легкое опьянение.
— Я все продумала, Джек, — Элизабет тянется через стол, чтобы взять его за руку. — Я говорила с солиситором. Ее зовут Бет Инграм, и она сказала, что Королевская прокурорская служба вряд ли за это возьмется. Строго говоря, Брай и Эш не совершили преступления. Мы можем подать иск от имени Клемми о возмещении личного ущерба, но Бет говорит, что в мировом суде его рассматривать не будут, у них нет прецедента. Дело передадут сразу в Высокий суд, а это значит, что его будет слушать судья, а не присяжные. Бет считает, что для нас так даже лучше. Она думает, дело может получить широкую огласку, привлечет внимание журналистов, и, по-моему, она права.
Джек делает большой глоток вина. Он кивает, сжимает руку Элизабет, как будто полностью соглашаясь с ней, и удивляется: когда, черт возьми, она нашла время? Он совершенно выбился из сил, пока учился безопасно купать Клемми, подбадривал Макса и Чарли, консультировался с эрготерапевтами[10], — не говоря уже о том, с каким трудом выбил себе шестимесячный отпуск за свой счет. Джек до сих пор не понимает, хватит ли им денег на жизнь, но об этом можно подумать позже. Затем он вспоминает о тех длинных ночах и утрах, когда Элизабет оставалась с Клемми в больнице. Клемми еще была на транквилизаторах и спала по четырнадцать часов. У Джека снова возникает необъяснимое желание рассмеяться. Неужели он вечно будет недооценивать Элизабет? Возможно…
Когда она так глубоко ушла в себя, он переживал, что потеряет ее навсегда. Неужели он так плохо ее понимает? Значит, когда ему казалось, что Элизабет от горя потеряла дар речи, она собирала силы и готовилась к битве? Он смотрит на нее. Элизабет сидит напротив с прямой спиной и спокойно сложенными руками, и в ее глазах сверкает и сияет новый яростный огонь. Джек понимает — она вернулась. Женщина, в которую он однажды влюбился, вернулась, и вся кухня будто пробудилась, очистилась и засияла новыми красками — ведь она вернулась.
— Я сейчас напишу Бет, договорюсь о встрече, чтобы мы оба могли с ней все обговорить.
Элизабет встает, чтобы взять айпад, и возвращается на свое место, уже уставившись в экран, но тут со стороны лестницы раздается сдавленный крик. Джек не раздумывая бросается на звук. Чарли в пижаме, которую Джек еще утром бросил в грязное, с трудом удерживаясь на перилах, пытается дотянуться до разноцветных букв, развешанных для Клемми. В два прыжка добравшись до лестницы, Джек хватает Чарли за ноги. Тот вскрикивает от неожиданности, и Джек, строже, чем собирался, говорит ему:
— Какого черта ты делаешь?
Он снимает сына с перил и добавляет:
— Боже, Чарли, ты же мог сломать ногу!
Только опустив сына на пол, Джек замечает, что у того покраснели глаза, он плакал и вот-вот расплачется снова — на этот раз из-за Джека. Джек вздыхает и наклоняется, чтобы обнять его. Чарли кажется совсем маленьким, он будто съежился от грусти.
— Прости, дружище, прости, ты меня очень напугал. Я не должен был на тебя кричать.
Джек чувствует, как Чарли кивает,
