полуслова раскусит, что, когда она намекала, что ничего не понимает, потому что "всё может быть", то по-настоящему сие означало: "если ты не дура, то могла бы и догнать, что ничего такого и представить нельзя".
Далила, конечно, доперла только до первой части и огорчалась, что нажила себе неприятельницу. Она поведала половину истории, половину замяла.
— Ох!
— А?
— Две элитные тёлки дрались из-за меня что ли?! Жизнь удалась!
— Да, теперь ты фабричный петух (ворчит).
— Кажется, сегодня вечером смогу кое-кого оплодотворить!
— Да пошёл ты.
— Да и не одну! Чувствую такой потенциал!
Далила думает, что под другой считается Туяра.
— Ещё!
— Ты не так поняла, солнышко! (свистит) Две фешенебельные кобылицы! Да я оказывается зачётный типок!
— Агний!
Стряхивает со стола всякие ценные бумажки и прочую канцелярию.
— Ну что ж, если я такой востребованный, что за меня борются, вы не должны упускать удобного случая, миледи.
В молодости она бы зарделась от таких словес, но сейчас лишь посмотрела, как из под очков, и велела убрать устроенный беспорядок.
— Для этого существуют специально отведённые приличные места.
— Приличные?
— Не придирайся.
— Так вот почему нынче ночью была такая разгорячённая. Я её умоляю прекратить, а она мучает меня без остановки.
— Что-то я не видела особого страдания на твоём лице. Я устала, эта ручка слишком тяжёлая, поедем домой.
— Ах, ручка слишком тяжёлая. Ночью кое-что тебе не казалось тяжёлым.
— Твои дурацкие пошлые шуточки навевают скукоту.
Она подошла к его креслу и села на подлокотник. Там она увидела стоп-кадр на мониторе и нахмурилась. Хрисанф повторил показ и Далила сжала губы.
— Почему Калита соврал Туе?
— Он любит тебя.
— Нет.
— Любит-любит. Я ему дважды обязан: за то, что подарил мне встречу с тобой, и за то, что освободил мне дорогу любить тебя. Я с ним тягаться не могу, ты же знаешь.
— Это не так.
— Он всегда защищает тебя. Даже от меня. Он тебя хорошо чувствует.
На этом о Никите говорить перестали.
Далила не верила Хрисанфу в этом, ни ему, ни Аэлите, которая предполагала то же самое. В их конъюгатском устойчивом треугольнике, она, скорее, принимала Калиту как нечто должное, как часть её мужа. Оттого относилась к старику даже с некоторым подозрением и прохладой. Ну и куда же без ревности. Хоть Агний и восклицал, что лежал бы у её ног вечность, пятьдесят процентов своего времени он точно проводил либо в тандеме, либо в какой-либо деятельности без её присутствия. Когда она не добивались, чего хотела у Хрисанфа, то скрепя сердце, бежала к Калите и выпрашивала того. Убедить, расколоть Кузьму было гораздо легче, чем её любимого мужчину.
Если по чесноку. То Калита действительно любит Далилу. Но первичнее — он всей душой любит Агния. Как брата. Как сына. Как ребёнка, которого у него никогда не было. По крайней мере, признанного и взрощенного в семье. Сказать об этом своему закадычному другу он не мог. И не хотел. Зачем. Хрисанф не помнит своего прошлого и не знает, что такое родительская любовь. Он сам относится к Никите, как к старшему брату, неосознанно, но не сможет это объяснить, побоится признаться. Что есть у него такой близкий человек. Может, не по крови. Но по духу. Калита, в отличие от Далилы, умеет держать язык за зубами. И зачем говорить лишнее. Если итак всё понятно. Жена Хрисанфа стала для него, как приёмная дочь. Её отец умер давно, и он видел, что любого взрослого она старается делать своим папой. В большинстве это, разумеется, не получалось. И Никиту поначалу раздражало, что эта уже большая тётя становится такой жалкой и беспомощный в определённые отрезки жизни. Что она требует, чтобы за неё всё делали и любили как есть. А потом. Потом он смирился, или на него снизошло. Что не все люди могут быть такими убеждёнными самостоятельными холостяками-одиночками. Он видел, что Хрисанф ей папиком не станет никогда. Что он также требователен и капризен, как она, в отношениях и в любви.
Места не пустуют. Жизнь расползается во все щели, занимает все ниши. Значит, на роду мне написано было присматривать за этими детками и детками этих деток. А, может, и дальше. Такой вот анахронизм, ирония и парадокс: у убеждённых одиночек и прожжённых эгоистов иногда бывает очень много семейных дел. Такие дела.
— Сара.
— Не зови меня так. Я чувствую себя оранжево-красно-коричневой.
— Буду твоим синим и зелёным. Это вместе так хорошо смотрится.
— Ты правда не подпустишь её к себе?
— Конечно. Разве только для работы.
— И ты её не уволишь? Мне было сердито, что я, жена самого Птеровича, и такая никчёмная. Это так стыдно. Я сама бы уволила её. Так я зла на неё.
— Но тогда ты будешь плохишом. А я не позволю, чтобы сердцевинка моего сердца была такой. Не буду скрывать, моё честолюбие ликовало оттого, что ты меня ревнуешь. Но разве того стоит.
— Тогда выдай ей премию, как жалкое извинение от моего имени. И устрой Леонида на добротную должность.
— Туя чуть не облила мою ненаглядную кофе. Что за замашки! Что за гетто. Откуда вы, девчонки? Но я в курсе, как ярый кофеман, что она не пьёт обжигающий. Не провоцируй женщин, хорошо? О, это страшные существа, оказывается. Просто, будь со мной. В самом ангельском ангельчике живёт столько контрастов. Эх, я не могу винить вас за это. Но и не так, чтобы конфетно оттого, что кто-то может заставить тебя плакать.
— Я сама выдавила, Агний. От жалости к себе и трусости. И я обозвала её сучкой. Разве это красиво.
— Ну что ещё следовало ожидать от моей стервы. Подавление, которое поставил я и кое-кто другой, всегда будет не абсолютным. Я не могу винить тебя в твоей природе.
— Ты — только мой.
— Хотел бы и я так сказать о тебе.
— Ну и говори.
— Я могу так только, когда мы вот так близко, тет-а-тет. А в целом — невозможно. Но мне приятно.
— Когда Мой?
— Да, я всю свою жизнь мечтал об этом: принадлежать кому-то. Быть чьим-то. Глупо да? Многие не хотят так. Ты не хочешь. А я, когда ты мне сказала Мой, так требовательно, чтобы без возражений, почувствовал себя таким счастливым. Моя свобода заключается в том, чтобы быть с тобой. В этом моё счастье. Так хорошо.
— Агний — ты глупышонок. Мой глупышонок.
— Но, то что две зачотки устроили из-за меня драку — это надо записать в хрониках! Чтоб потомки потом прочитали!
— Ты невыносим!
Целует.
— Не знаю,
