— Ты в каком?
— В педагогическом, на первом курсе.
— А где твои родители?
Она вдруг рассмеялась, сморщив уголки глаз.
— Ты что?!
— Мы оба не выговариваем «р», и кажется, что все время друг друга передразниваем.
— В самом деле.
— Лиза! — опять позвала старуха. — Ты все сделала? Хочешь опоздать в институт?! Ты здесь приготовила капусту, что-то у меня от нее голова разболелась. Ты, наверно, туда валерьянки налила?
Лиза хмыкнула:
— О боже! А родители за границей. Папу послали работать на год, а мы остались с бабушкой. Я и брат Вовка. Ну, я побежала. Пока!
Вечером она зашла снова. Длинноногая, в просторном халате она выглядела еще более худой. Поставив на стол раковину морского гребешка, она сказала:
— Это вам пепельница, дядь Леш. — «Дядь Леш» опять произнесла нарочито четко, скривив губы. — А почему вы так много курите? Вы нервный, да?
— Просто дурацкая привычка.
— А по-моему, курить легче, чем не курить. Когда люди курят, у них вроде руки заняты, и этим успокаивают нервы. А когда не курят, надо сдерживаться.
Алексей пожал плечами.
— Вот бабуля просто не вынимает папиросу изо рта. Она очень нервная. Вы заметили, она ведет настоящую войну с шумом.
— Заметил.
— А я для нее — громоотвод. На мне она разряжается. Но я уже привыкла… Бабуля через день работает в библиотеке уборщицей… Она смешная. Ее настольная книга — «Умное слово», сборник высказываний великих людей. О чем бы я ни заговорила, она сразу перебивает: «Извини! А вот Флобер сказал…». Обед начинает с компота. «В желудке, — говорит, — все встретится»… Раньше все время нас с Вовкой пичкала лекарствами. С утра, как просыпались, тащила таблетки. И залечила нас. У Вовки стал болеть желудок, а у меня — голова. Потом мама ей запретила… Вот, посмотрите, какую сегодня мне записку оставила. — Она достала из халата листок бумаги и прочитала: — «Лиза! Не выпей мои лекарства, не наступи на мышеловку, покорми Вовика, а мне свари кофейный напиток. Налей полтора стакана воды, насыпь две ложечки сахара, без верха, одну ложечку, без верха, кофейного напитка, потом вари, остуди и поставь вот сюда». Здесь стрелка.
Она рассмеялась.
— А вы, дядь Леш, работаете?
— Угу.
— Можно посмотреть? Вы обещали показать рисунки.
— Смотри! — Алексей протянул ей кипу набросков.
Она скинула туфли и, поджав ноги, села в кресло напротив. Некоторое время щелкала языком от восторга, потом, уткнув подбородок в скрещенные руки, смотрела, как Алексей рисовал. Потом старательно точила ему карандаши.
— А где вы жили до сих пор?
— На другой квартире. Среди музыкантов. Чуть не спятил от них.
— Расскажите!
— Надо мной жил один скрипач, а внизу — пианист. Скрипач пиликал с восьми утра и только начнет — пианист внизу тоже садится за инструмент. Скрипач громче возьмет — и пианист на полную катушку. Представляешь, как мне жилось между ними?
Она внимательно слушала, приоткрыв рот, улыбаясь одними глазами.
— Как-то пианист в час ночи сел за инструмент, я не вытерпел, спустился, показал ему кулак. «Это не я, — замахал он руками. — Зайдите, — говорит, — послушайте». Зашел я к нему, а под ним еще один чудак играет. «А я только ему подыгрываю, — говорит и подмигивает мне. — Чтобы насолить тому», — и показывает наверх, имея в виду скрипача.
Она вновь рассмеялась.
— У нас тоже жила одна певица. Появилась, вся разукрашенная, и сразу спрашивает: «У вас клопов нет? А тараканов?». Я ее чуть не отлупила… Она целыми днями крутила пластинки, заводила на полную мощность и подпевала. Правда, благодаря этой меломанке я теперь знаю наизусть несколько арий.
— Ого!
— Правда, правда… А где вы еще жили?
— Где? Много где! Однажды мне повезло. Один профессор уехал в командировку и оставил мне огромную дачу. У дома фонтан, фруктовый сад, яблок — хоть завались. На даче был камин, отличная библиотека, шкаф с тонкостенной посудой. В общем, я стал богачом. И не платил за это ни копейки, только за свет и воду. Меня как бы наняли охранять дачу. Надо было только поливать цветы и кормить собаку…
Она слушала с каким-то веселым плутовством, сощурив глаза и постукивая карандашом по зубам.
— А пес тот был жуткий баловень. Хозяйка меня наставляла: «Пожалуйста, молоко ему подогревайте, в сырую погоду выводите только на террасу». А я думал: черта с два! Будет есть все. И точно: дней пять воротил нос, потом все подряд лопал.
Лиза усмехнулась, пододвинулась ближе к Алексею.
— Как-то я решил пошутить: пригласил друзей и объявил им, что все это мне подвалило по наследству. Ох и пирушку мы закатили! А для чая я поставил на стол алюминиевые кружки. Приятели возмутились: «Вот, стоило тебе разбогатеть, сразу стал жмотом. Давай сюда сервиз!» — и лезут в шкаф. Я их отговариваю: «Это ж наше фамильное, нельзя!» — а они не слушают. Ну и, конечно, кокнули две чашки. Я обошел все комиссионки, приблизительно такие купил.
— А что было потом?
— Что было? Ясное дело, что! Вернулся профессор, и я снова стал бедным. А хозяйка меня ругала. И не столько за чашки, сколько за собаку. «Такой худенький стал», — говорила.
— А еще? Еще вы где-нибудь снимали?
— Снимал. Раз снял комнату, где окно выходило на лестничную клетку… на помойные ведра. Темнота была жуткая. Но я нарисовал на глухой стене солнце, и пальмы, и море… Посветлело.
Лиза поджала губы, усмехнулась.
— А однажды мне предложили целую квартиру на полгода, но… с двумя крокодилами в ванне. Платить было не надо. Хозяева еще собирались давать по тридцать рублей в месяц крокодилам на мясо… Но я отказался.
— Шутите?
— Нет, правда.
— А почему вы так много снимали комнат?
— Очень просто: разошелся с женой.
— А ваша жена, она была… Хотя нет. Не хочу о ней ничего знать. Лучше расскажите еще что-нибудь.
— Хватит. Сейчас все расскажу, а потом и рассказывать будет нечего.
— Когда иссякнете вы, начну рассказывать я, — в ее глазах так и забегали хитринки.
— Рассказывай сейчас, чего там!
— Я пошутила, мне нечего рассказывать. Со мной, как назло, никогда ничего не случается. Учусь, хожу в магазин, помогаю бабуле готовить, а Вовке — делать уроки… Иногда сижу в библиотеке, читаю. Библиотека — лучший институт, правда?
— Точно.
— Мне иногда кажется: то, что я учу, никому не нужно, — все так же шутливо продолжала она. — Педагог из меня не выйдет. Я даже Вовку воспитать не могу… Я вообще-то способная во многом, но ни в чем по-настоящему. И ничего-то у меня такого нет, — она сама над собой рассмеялась и с досады бросила на стол карандаш.
— Ну как это — ничего? Так не бывает. Жених у тебя, например, есть?
— Нет, — очень просто сказала она и улыбнулась. — Да все мои сверстники — идиоты. Только и знают — «эти джинсы купим, те продадим». Мне никто не нравится. И я — никому. Я же некрасивая. Бабуля, когда рассердится, говорит: «Ты такая чувырла, что уж лучше сидела бы дома и не показывалась на улице»…
Алексей посмотрел на нее. Она сидела, подперев щеки ладонями. Концы ее волос лежали на столе. Только сейчас Алексей заметил, что у нее красивые волосы цвета темного золота.
— Ерунду говорит твоя бабка! У тебя красивые волосы, фигура. А волосы — самое главное украшение женщины.
Она усмехнулась.
— Волосы, фигура! А лицо?! Да и фигура у меня подкачала. Ем, ем, а все без толку.
— Худая — это здорово, ничего ты не понимаешь!
— Вы много понимаете!.. Нет! Я не такой хотела бы быть. — Она отвернулась к окну, и глаза ее на минуту потухли, а на лице появилась детская мечтательность. — Я хотела бы, чтобы у меня была фигура как у Джины Лоллобриджиды, а лицо — как у Мишель Мерсье. Я хотела бы стать художницей модельером.
— Так стань! Давай я тебе помогу. Здесь главное — вкус, а он вроде у тебя есть. Халат по цвету — блеск.
— Лиза! — послышался голос старухи. — Куда подевалось мое «Умное слово»? Ты не брала?
— Не-ет! — крикнула Лиза и опять засмеялась. — Есть невозможные вещи. Научиться рисовать, или быстрее всех бегать, или стать красивой…
— Можно, все можно.
— Нет, нельзя… Я с детства такая. А вот подружка у меня была красивая. Она дружила со мной потому, что около меня была еще красивей. Мальчишки всегда носили ее портфель, по вечерам светили в ее окно фонариком… Мы играли в прятки — девчонки прячутся, а мальчишки найдут и целуют. Мы прятались в подвале, там было темно, и мальчишки всегда были недовольны, если попадалась я… Еще мы ставили спектакли: перегораживали комнату одеялом на бельевых прищепках. Это был занавес… Главные роли разбирали красивые девочки, а мне как уродине доставались разные старухи, официантки… В одном спектакле я играла несколько ролей — по десять раз переодевалась. Однажды мне достались роли дворника, старухи и рыцаря. И рыцарь должен был плакать. Я вспомнила, как меня мальчишки отталкивали, — разревелась, еле остановили.
