– Не знаю, – сказал Рудаки задумчиво, – не знаю. Схватили-то меня на даче, в каком месте, я не знаю – без памяти был, но на даче точно. Я ведь с дачи в проникновение собирался, – он смущенно улыбнулся, – поэтому был одет в старинный костюм такой, я его в театре у Нестантюка специально для проникновения взял. Там еще этикетка была на подкладке «Театральный реквизит» – из-за нее в клинике меня Реквизитом прозвали. Хотел переодеться и не успел – заснул, а потом меня сонного и схватили.
– А мы этот костюм на даче искали с Рудницким и с Валерой и не нашли, – прервал его В.К., – а он, оказывается, на тебе был.
– На мне, – подтвердил Рудаки и продолжил, – но вообще все это странно, странная какая-то история выходит, потому что все, что ты сейчас рассказал, ну, то, что Рудницкий рассказывал, я во сне видел. Необычный такой сон – реальный, там еще потом собаки были. Ничего не понимаю. А Рудницкий не говорил, как я был одет? В клинику-то меня привезли в тройке, которую я у Нестантюка взял, а во сне был одет иначе – в куртку такую короткую. Я этот сон хорошо помню.
– Рудницкий говорил, что сначала, когда вы с ним на даче вино пили, ты был одет в эту самую тройку из театра, – ответил В.К., – а когда он тебя без сознания нашел, то был ты одет уже иначе, но тоже странно, не по-современному, в курточку вроде замшевую и тенниску с воротничком. Рудницкий сказал, что похожа она была на те, что вам, военным, за рубежом предписывалось носить.
– Странно… Во сне я тоже так был одет, – задумчиво протянул Рудаки, тряхнул головой и продолжил бодрым тоном: – Ну, ладно, мало ли что может присниться, и Рудницкому, наверное, тоже приснилось – заснул он, должно быть, после бутылки у себя на даче, вот и приснилось. Ко мне на дачу ведь он так и не вернулся.
– А говорит, что приходил, – возразил В.К., – да ладно – все это, слава богу, уже в прошлом. Ты мне лучше скажи – костюм-то этот из реквизита сохранился? А то я Нестантюка встречал – очень он из-за костюма расстроился.
– У меня его отобрали, когда я в клинику попал, но я попросил полицейских, которые меня освободили, костюм поискать – может, и отыщется, – ответил Рудаки, и тут Майна позвала их к столу и разговор прервался.
Давно ожидаемый и предвкушаемый заранее ужин проходил как-то вяло. После первых тостов за счастливое избавление Рудаки от плена и, возможно, гибели, за верных его друзей и семью общая беседа не заладилась. Рудаки молчал, пил мало, и героические попытки В.К., который к роли хозяина относился серьезно, развлечь гостей и найти общую тему не увенчались успехом. Наконец, когда Майна с Ивой затеяли разговор о политике, В.К. сдался и предложил Рудаки пойти покурить на балкон.
– Мне друг твой московский звонил, Шитов, – сказал В.К., закуривая.
– А Шитов… – Рудаки поморщился. – Старый знакомый скорее, чем друг. И чего хотел?
– Сказал, что ты можешь быть где-нибудь за границей, что могли завербовать тебя, разведка какая-нибудь.
– И ты поверил?
– Пожалуй, нет.
– И правильно сделал, – решительно заявил Рудаки. – Кому я нужен теперь?! Вон сколько молодых и политически подкованных.
Разговор наедине тоже не клеился – они опять замолчали и вскоре вернулись к женам. Потом ели курицу, каким-то особым способом приготовленную Маиной, пили чай, но разговаривали по-прежнему мало, и через некоторое время Рудаки собрались домой.
– Что ты такой мрачный был весь вечер? – спросила Ива.
– Синдром заложника, – ответил Рудаки, стараясь, чтобы это прозвучало, как шутка, но Ива восприняла его слова серьезно.
– Отдохнуть тебе надо, – сказала она, – прийти в себя.
– Наверное, – без особой уверенности в голосе согласился Рудаки.
Той ночью ему опять приснился странный сон. Снился ему город после какой-то катастрофы. Что это за катастрофа, Рудаки не знал, но был уверен, что она произошла и город вот-вот исчезнет. Он смотрел на него с большой высоты, и казалось, что в городе ничего не изменилось: на холмах то выстраивались ровными прямоугольниками, то разбегались беспорядочной россыпью по склонам дома, большие и маленькие, старые – начала прошлого века и новые – уродливые коробки и башни, построенные недавно. Город делила пополам широкая блекло-синяя река с рукавами и протоками, которые вклинивались в городские кварталы и отделяли от города несколько островов. Зеленые острова были и на самой реке, а город просто тонул в зелени – обширные парки вдоль речных склонов, парки в центре и на окраинах. И со всех сторон к городу подступали леса, и лесные массивы так же, как и рукава реки, вклинивались в городские кварталы. Говорили, что это самый зеленый город в мире, и может быть, так оно и было на самом деле.
«Хороший город, жалко, что он исчезнет, – думал во сне Рудаки, – впрочем, мы этого не увидим – исчезнем вместе с ним, а может, и раньше».
Сон продолжался, и снилось ему теперь, что он идет по городу, пережившему катастрофу, – вокруг были покинутые жителями разрушенные дома и на замусоренном асфальте сидели дикари, которых в этом сне все называли аборигенами. Они сидели почти на каждом перекрестке, глядя прямо перед собой и никак не реагируя на редких прохожих. Некоторые разжигали костры и сидели вокруг них на корточках, пристально глядя в огонь, другие заводили бессмысленные песни или пускались в пляс под слышную только им музыку. Предметы и люди в этом сне не отбрасывали тени, потому что на небе светило одновременно четыре солнца.
Проснувшись, Рудаки еще какое-то время помнил сон.
«Аборигены, – думал он, – какие аборигены в наших широтах, даже во сне?!»
Вскоре сон забылся, началась реальность.
Как выяснилось, ректор приказ о его восстановлении на работе не подписал.
– Надо было согласовать с юристами, – говорил он, лучезарно улыбаясь, – сами понимаете, случай неординарный. Но вы не волнуйтесь – нужно просто уладить кое-какие формальности.
Рудаки сказал, что понимает и не волнуется. И начались его хождения по инстанциям.
Сначала надо было поехать к юристам в один из отдаленных университетских корпусов, расположенный возле Выставки, которая во времена Империи называлась Выставкой достижений народного хозяйства, а теперь, когда хозяйство вдруг перестало быть народным и достижений вроде как особых не наблюдалось, была переименована в Выставочный комплекс, но лучше от этого не стала, а осталась, как и прежде, памятником неуклюжему величию Империи, только теперь памятником полуразрушенным.
Рудаки шел по ее территории к университетскому корпусу, глядел на растрескавшиеся железобетонные символы рухнувшей Империи и вспоминал свой последний разговор с В.К., вспомнил, как тот сказал про новые полки со старыми книгами – мол, старые книги остались, но это уже не цельный кусок прошлого. На Выставке тоже прошлое смешалось с современностью, образовав какой-то нелепый конгломерат, уродливую мозаику из старого и нового.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
