Проводив взглядом проверяющего, близко к нему Пан боялся подходить, не дай Бог учует, не миновать тогда БУРа, а доброго сна в теплом и сухом помещении, каковым являлась котельная, в помине не будет.
Когда шаги проверяющих стихли вдали, Пан закрыл дверь на крючок и лег спать, предварительно проверив, на всякий случай, показания приборов, чтобы не передать тепла, топили на самом минимуме и только административное здание и механический цех, потому что именно там и работали вольнонаемные, об их здоровье необходимо было беспокоиться. Холодные ночи так выстужали помещения, что находиться в них можно было лишь одетыми в ватники. А что же за работа в ватниках. Производительность труда упадет, убытки намного превысят затраты на обогрев. Ну а свой родной „крикушник“ не отапливать тем более было глупо, что толку сидеть и мерзнуть.
Пан уже погружался в сладкий сон, когда услышал, как звякнул об окованную железом дверь упавший крючок.
„Мимо дырки, что ли, я его сунул? — с трудом подумал Пан, размышляя: вставать или не вставать, чтобы закрыть как следует на крючок дверь. — Да черт с ней, не украдут меня“.
Но тут он услышал легкие приближающиеся шаги и заставил себя открыть глаза, приподняться и посмотреть.
— Это ты? — только и успел сказать он, широко раскрыв от ужаса глаза.
Страшный удар по голове мгновенно выбил его из сознания, вернуться в которое ему уже не пришлось…
Готовясь ко сну, Игорь Васильев случайно столкнулся в дверях с кладовщиком, сидевшим за двойное убийство. Вообще-то его приговорили к расстрелу, но неожиданно для всех помиловали, дали пятнадцать лет и отправили в зону. Но в „крытке“, крытой тюрьме, он просидел два года, ожидая либо расстрела, либо помилования. Его помиловали, найдя смягчающие вину обстоятельства. По свидетельству соседей, жена и теща, которых он „замочил“ топором, беспрерывно над ним издевались, жена изменяла, оскорбляла при свидетелях, как и теща. По показаниям свидетелей, и у ангела сдали бы нервы. Терпел он, терпел из-за дочки, которую теперь воспитывала тетка, сестра убийцы, а потом взял топор и порешил и жену, и тещу. С кого он начал, не помнил, но невменяемым его не признали, так бы и расстреляли, да вот повезло.
На долгие пятнадцать лет имя ему заменила кличка Мочила Деревенская, характер его изменился в худшую сторону, был он хмурым и неразговорчивым, слова из него нельзя было вытянуть, ни с кем не общался, ни с кодлой Полковника, ни с „мужиками“. Работал он на выворотке рукавиц, руки у него были страшной силы, план перевыполнял и числился на хорошем счету, но ни во что не лез, не вмешивался, жил сам по себе.
Столкнувшись с ним, Игорь сразу же ощутил его литые мускулы, наработанные не в спортивных клубах, а на тяжелой деревенской работе, причем, как говорят, и пил-то он очень мало, не в пример своим землякам.
Но не это поразило Игоря. Из-под полы кладовщика — почему ему доверили кладовку, тайна сия была велика, может, из-за его неподкупной честности, может, по каким другим соображениям — вылетел острый тесак и вонзился в деревянный пол рядом с ногой Игоря Васильева.
Игорь даже не успел испугаться, как Мочила деревенская ловко и непринужденно подхватил нож и спрятал его на место.
— Шнурок лопнул! — сообщил он Игорю доверительным тоном и вышел из барака.
„Теперь все вооружились! — подумал Игорь. — Особенно в сортир никто без ножа не ходит. Боятся! Во, страху нагнал убийца!“
Другой мысли Игорю и не пришло в голову, сколько он уже таких тесаков перевидал в зоне, механический цех работал с опережением спроса, потому что какая-то часть ножей пропадала во время беспрерывных шмонов. Владельцев не находили, но ножи всегда конфисковывали, сопровождая конфискацию матом и угрозами пересажать всех в БУР.
Игорь занялся собой перед сном: вычистил зубы. Лечить их здесь было негде, эскулап мог лишь выдрать зуб или сделать обезболивающий укол, а бормашина была уделом поселка, там только для жителей и вольнонаемных был стоматологический кабинет, где рассыпающийся от старости стоматолог лечил больные зубы на столь же рассыпающемся стоматологическом кресле.
И в туалет успел сбегать перед проверкой. Там он уже кладовщика не застал, но после возвращения увидел копошащимся в кладовке. Что он там искал в столь поздний час, один Бог знал.
Игорь долго укладывался, пока не засыпал при тусклом свете одинокой электрической лампочки, которую обычно выключал самый последний из ложащихся спать или тот, над кем эта злополучная лампочка горела.
Утром, после исполнения по включенному на полную мощность динамику местной радиостанции гимна Советского Союза, Игорь повторил все процедуры, совершенные вечером перед сном, и отправился в столовую вместе с остальными.
Почему-то на этот раз их никто не пересчитывал. Бывало и такое, просто забывали. Эта рутина иногда выбивала из колеи и проверяющих, особенно после того, как проведут ночь в приятном распитии конфискованной у заключенных бутылочки самогона или пойманной перелетевшей в условленном месте через забор резиной грелки, наполненной чистым спиртом. Такое тоже иногда случалось.
В „крикушнике“, в административном корпусе, где после завершения подготовки женской зоны опять работал Игорь, он застал только Котова Семена со шваброй в руках, занимающегося влажной уборкой.
Комната, где Игорь перебирал бумажки, как он про себя выражался „переливал из пустого в порожнее“, была закрыта на ключ, но ключа у шныря не было.
— Нет у меня ключей, Студент! — жалобно простонал Котов. — И где дежурный, где все, я не знаю, будто вымерли. Умчались в зону. Великий шмон, не иначе, если всех мобилизовали.
— Тебе больше не снятся кошмары? — улыбаясь, спросил Игорь. — Что я тебя расстреливаю в упор, да к тому же из снайперской винтовки. Где ты тут нашел снайперскую винтовку? У часовых на вышках только автоматы в руках.
— Это не сон! — мягко улыбнулся Котов. — Это — святое предвидение. У Иисуса Христа было такое же в Гефсиманском саду на тайной вечере.
— Опять будешь мне читать лекцию о грехопадении человека? — усмехнулся Игорь.
— Грехопадение человека, тем не менее, не оттолкнула Бога от осуществления Своего первоначального замысла, — словно ждал возможности начать разговор Котов. — „В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была на свет человеков. И свет во тьме блестит, и тьма не объяла его“. Исполняя свой замысел, Бог сначала стал человеком по имени Иисус Христос, затем Христос, умер на кресте, чтобы искупить вину человека, „… мы имеем искупление Кровию Его, прощение грехов…“ Он забрал грех человека и возвратил его Богу. „А теперь во Христе Иисусе вы, бывшие некогда далеко, стали близки Кровию Христовою“. И, наконец, в воскресении Он стал животворящим духом. Так и написано: „Первый человек Адам стал душою живущею“, а последний Адам есть дух животворящий. Это и позволяет Ему раздавать Свою неизмеримо богатую жизнь, наполняя ею дух человека. „Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух“. Сказав это, дунул и говорит им: „Примите Дух Святого; кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся“…
Его праведную лекцию прервал один из проверяющих, ворвавшийся в „крикушник“ со списками в руках.
Котов, опираясь всем телом на швабру, со сверкающими в святом экстазе глазами, являл собой живописную картину, которую тут же испортил проверяющий, заорав на обоих:
— Мать вашу! Вы, олухи, разве не слышали приказа по радио об общем сборе на плацу?
— Здесь все кабинеты заперты, и радио не работает! — ответил Игорь. — Откуда же нам знать?
— Марш живо на плац! — велел взволнованный проверяющий, дыша на Игоря самогонным перегаром. — Еще рассуждать мне тут будет!
Котов аккуратно положил швабру и поплелся к выходу. Васильев двинулся за ним, получив увесистый толчок от замыкающего их шествие проверяющего.
Пока проверяющий запирал „крикушник“, Котов тихо шепнул Игорю:
— А где ты взял снайперскую винтовку, это тебе лучше знать. Подумай, кто ее тебе мог вложить в руки?
На плац, ставший широким из-за того, что убрали разделительную „колючку“, со всех сторон сгоняли заключенных, выстраивая их по отрядам.
„Опять побег! — подумал Игорь, покрываясь „мурашками“ от свежего ветра, дующего с реки. — Опять кого-то будут терзать у всех на глазах“.
К Игорю, вставшему в строй своего отряда, подошел Костыль и зашептал, лихорадочно поблескивая глазками:
— Говорят, Пан сбежал!
— Что-о? — обалдело протянул Игорь.
— Сам бы не поверил, — виновато сказал — Костыль, — если бы Пан где-то объявился. Но его нигде нет, вот штука какая!
