терпением пишет и пишет, а что пишет — неизвестно.
Кончилась подобная зеленому океану тайга, прошли скучные бескрайние степи, мягкие холмы и глубокие реки Урала. Сибирский говор ямщиков сменился волжским оканьем.
Даже родной Симбирск, даже златоглавая Москва не задержали путешественника. Он рвался в столицу. В столице — Зимний дворец. Во дворце — царь. О, сколько он должен рассказать монарху, одного слова которого достаточно, чтобы встряхнуть, оживить, осчастливить страну.
Сутками покачиваясь в кибитке, он искал, находил и записывал наиболее убедительную форму для будущих доверительных бесед с Александром.
И вот — столичная застава. Полосатые будки, дома, соборы. Затянувшаяся осень, черная вода Обводного и, наконец, Галерная. Свои дорожные мысли Завалишин в первую голову обрушил на Василия Михайловича.
Головнин, дважды побывавший в российско-американских владениях и основательно изучивший положение в этой отдаленной части земного шара, выслушал юного прожектера не перебивая. Его уже не поражала легкость суждений лейтенанта, с плеча рубившего большие и малые гордиевы узлы и убежденного в том, что его доводы .неотразимы и что все, от императора до канцеляриста, живут по законам его, завалишинской, логики.
Многое из рассуждений Завалишина напоминало Головнину его собственные мысли и рассуждения. В свое время он трудолюбиво привел в порядок все свои дальневосточные впечатления, сделал все, что только мог, чтобы заинтересовать ими учреждения, комиссии, департаменты столицы, но ничего, кроме лестных слов в свой адрес, не достиг.
А этот юноша считает, что его наблюдения и соображения будут подобны взрыву пороховой бочки, а то и целой крюйт-камеры. По его рассказам, он торопился в столицу через бесконечную Сибирь, вместо того чтобы совершить более удобный вояж на одном из судов Российско-Американской компании, исключительно из политических и государственных соображений.
О молодость! Разве она может познать и оценить силу и упорство зла! Мимо ушей пропускает она скептические намеки людей опыта и разочарований... Каждое новое поколение считает, что время отцов и дедов, уходя, уносит нравы и обычаи, от которых одуряюще несет застойным запахом праха. Оно полагает, что именно с ним нисходит в мир благословенное, долгожданное царство правды и разума.
Завалишин был убежден не только в силе и правильности своих наблюдений, но и в убедительности и неотразимости своих выводов. Получив приглашение ко двору, он еще больше убедился в своем предназначении. Это он усмотрел необходимость перемен, он описал со спокойной ясностью, подобающей государственному мужу, болезни страны, которую проехал из конца в конец и о которой прочел все, что было написано до него. С той же ясной, спокойной убедительностью он указал путь оздоровления. Надо быть безумцем, чтобы не воспользоваться так легко идущими в руки мудрыми советами, тем более что сам советчик готов отдать все свой силы для последовательного выполнения подсказанных им предначертаний.
Голова Завалишина действительно была начинена рядом мыслей, достойных недюжинного государственного деятеля, а сердце — глубокой верой в их неотразимость.
Между тем шли дни за днями, а из Зимнего дворца не было, как говорится, ни ответа, ни привета.
— Это все проклятое наводнение! — успокаивал и утешал себя Завалишин.
— Кое-кто за это наводнение благодарит бога. Пудовые свечки ставит, — говорил повзрослевший, также вернувшийся из второго путешествия Феопемпт.
— Как это? — удивлялась Евдокия Степановна. — Такое горе, столько беды, а ты говоришь — благодарят бога.
— Говорят, в Зимнем после наводнения до сих пор не могут опомниться. По примеру царя считают его божьим наказанием. Попам, кликушам раздолье. Совесть нечиста! — раздражался Завалишин. — Вот и получается: вместо дела — одни молитвы.
— Напрасно так говорите, — останавливала его хозяйка. — Нечего бога гневить.
Но Завалишин говорил еще резче:
— Вместо возни с монахами да богомольцами надо бы делом заняться. Всюду люди не те. Не тем занимаются. Для всех уже, кажется, ясно, что положение стало нестерпимым. Казнокрадство доведено у нас до узаконенного состояния... И я не побоюсь прямо обо всем сказать государю! — горячился Завалишин. — Только бы он меня принял.
— Да вот примет ли? В этом вся штука, — скептически размышлял более трезво настроенный Феопемпт.— Василий Михайлович ведь уже предсказал тебе, что не примет.
— Ну, если не примет, — тогда...
— Что тогда?
— Увидите! — загадочно бросил Завалишин и, попрощавшись, ушел.
Наивный Завалишин не знал, что царь ответил ему по подсказке Аракчеева. Можно было отказать и сразу поставить юношу на место. Но у Аракчеева был свой расчет. Теперь этот вольнодумец и опасный прожектер — на уздечке ожидания, и за ним легко будет следить.
НО ТАК НЕ БУДЕТ ВЕЧНО
Обильно выпавший пуховый снег украсил улицы столицы. Было свежо, но не ветрено. Лошади легко несли опушенные мехом барские саночки. Тяжело, со скрипом тянулись деревенские обозы. Дворники, закончив дневные работы, усаживались у ворот особняков, построенных на главных улицах богачами и знатью. День кончался. Солнце по-зимнему рано спряталось за постройками, оставив небосклон догорать, а окна слегка золотиться последними отблесками потухающей зари.
Завалишин шел легким, молодым шагом. Поскрипывали новые сапожки, в такт им скрипели промерзлые доски деревянного тротуара, и под этот бодрый, веселый перебор шагов уверенно думалось.
Он шел к старейшему вельможе Николаю Семеновичу Мордвинову, в чьем особняке, вопреки общему состоянию умов российской знати, высказывались свежие мысли, пусть и непоследовательные и противоречивые, но все же самостоятельные и деловые.
Завалишин шел по набережной и был полон энергии. Если сам Мордвинов зовет его к себе, значит, он, Завалишин, произвел на него большое впечатление. Да и как могло быть иначе?! В прошлую встречу в правлении Российско-Американской компании Николай Семенович, не перебивая, слушал его бойкую, можно сказать, вдохновенную речь о будущем Русской Америки — речь, в которой он призывал сановников, возглавлявших Российско-Американскую компанию, посмотреть на дела в этой части земного шара, как подобает представителям великой империи. Сейчас идет раздел земных пространств. Российские предприимчивые люди перешагнули из Азии в Америку. И они остановились на достигнутых рубежах только потому, что государство не поддержало их по-настоящему. Ему, моряку, эти отдаленные, но богатые берега Монтерея и Калифорнийского залива уже кажутся вторым парадным крыльцом обширной русской земли. Нужны только решимость, инициатива и, конечно, большой, сильный флот.
С этими мыслями он вступил в обширный темноватый коридор мордвиновского дома.
Граф принял его, сидя в глубоком вольтеровском кресле, в
